Как и всякая гражданская война, наша меньше всего походила на апокалиптическую схватку однородных сил света со столь же однородными силами тьмы. Часто, очень часто случалось так, что злейшие враги, сами того не желая, способствовали спасению революции от других ее врагов, а как бы союзники – напротив, наносили страшные удары в спину. Раньше объяснять это не было нужды, но в последнее время появилась куча вздорных и бестолковых книжек и фильмов, пытающихся подменить законы истории законами эпического жанра.
Когда в самом начале войны революционное правительство издало декрет о признании так называемых «новых народов» – поморов, уральцев и еще двух десятков из списка, кому фактическая независимость свалилась прямо в руки, – очень многие возмутились. Капитуляция перед фашистскими этнократиями – так это сгоряча характеризовали. А кое-кто из мечтающих о восстановлении СССР в аутентичных границах и вовсе заявил, что революция у нас получилась неправильная, русофобская, космополитическая и педерастическая. Впрочем, и среди наших были те, кто признавал право на самоопределение разве что за народами Кавказа и Украины, но не за искусственными нациями, выдуманными Розенбергом, Аленом Даллесом и сумасшедшими краеведами эпохи первоначального накопления.
Тем не менее, именно эта мера позволила нам сократить число фронтов еще до начала полномасштабной заварушки. Собиравшиеся на юге страны имперцы хотели ни много ни мало – восстановления России в границах девятнадцатого года, и чтобы никаких нацреспублик и прочего заигрывания с неарийцами – только империя. Само собой, окраинным националам такая программа не могла прийтись по душе, и идея совместного похода на Москву их никак не вдохновляла. Одним словом, всем скопом буржуазия бывшей России никогда на Коммуны наброситься не могла, и до ликвидации имперских образований на материке конфликты с «новыми нациями» дальше пограничных стычек и провокаций не заходили.
Проблемы начались, собственно, когда от бывшей Новой Империи остался только анклав в Крыму. Ворваться туда на плечах эвакуировавшейся контры нам не позволили – сакральная территория, как же. «Новые народы», Украина, даже осколки бывшего Имарата грозили войной, если экспансия Коммун выйдет за не нами определенные границы. Словом, пришлось отказаться от идеи вторжения в Крым, предоставив это Армии Народа Украины, с двумя условиями: во‑первых, ликвидировать имперское правительство до конца лета, во‑вторых, выдать Коммунам всех взятых в плен военных преступников из списка. Попутно был заключен военный союз, впрочем, все эти договоренности мало чего стоили.
Намечающаяся заварушка в Коммунах вызывала мало интереса. Сказать по правде – страна смертельно устала от войны и фронтовых сводок. И все же среди демобилизованных нашлись те, кто решил отправиться на Перекоп добровольцем. У людей были разные мотивы – кто-то имел к имперцам очень длинный счет и не успел удовлетворить жажду мести при взятии Ростова; другие просто считали, что нужно доделать раз начатое до конца, пусть и в компании сомнительных союзников; кое-кто не вписывался в мирную жизнь, а ехать продолжать мировую революцию в Центральную Америку или Китай было далеко и неудобно в плане языкового барьера. Я же вцепилась в это предприятие просто чтобы скоротать время: кампания обещала закончиться еще до начала учебного года, а там уже станет видно, сяду ли я за парту или свалюсь в высокую траву где-нибудь в степях за Сивашем. Последний вариант мало того что более поэтичный, так еще и решил бы разом массу проблем, связанных с социальной адаптацией меня к послереволюционному миру.
Словом, желающих воевать дальше набралось около трехсот человек. Правительство Коммун нам особо не препятствовало, но и не содействовало: перед отправкой со всеми проводились разъяснительные беседы на тему того, что не стоит рассчитывать на компенсации в случае увечья или смерти. Как будто четыре года мы воевали ради «ветеранских» или санаторно-курортного лечения. Ясное дело, прицепом с нами поехали троянские кони из КОРДа – кто-то свалил в другие подразделения еще до окончания зачистки полуострова, кто-то официально попросился подданным в киевское буржуинство, мотивируя это идейными соображениями.
Отнеслись к нам, кстати, неплохо: позволили оставить свою форму, не носить погоны и самим выбирать командиров – очень многие из добровольцев хорошо друг друга знали, отправлялись-то группами, да и мне удалось встретить двух-трех знакомых. И все же я очень сильно удивилась, когда меня выбрали взводной: я и треугольничек командира отделения получила перед самым дембелем, просто как прощальный подарок, а тут, если по-старорежимному, – практически офицерская должность. Видимо, сыграло роль то, что войну я начала с первого дня практически, а добровольцы первого года – это было и тогда нечто вроде знака качества.