Хроники Мировой Коммуны

Известие о том, что Демьянов жив, напугало Фоминых и одновременно наполнило его какой-то странной злобной радостью. Теперь он был не одинок перед лицом этого странного пугающего будущего! На Земле появился не просто его современник – ​живой свидетель его деяний, несостоявшаяся жертва, которая лишь по стечению обстоятельств ушла из его ловчих сетей. Проклятый апрельский лёд, проклятый старик Демьянов! Кто же знал вообще, что он побежит оттуда – ​в таком возрасте, тощий, больной? На что он рассчитывал – ​на давнюю свою дружбу с якутами и тунгусами, населявшими эти края? Да, Демьянов умел сходиться с людьми. Даже в лагере он сумел завоевать себе уважение заключённых, не только социально-опасных, но и обычной уголовной братии. В деле сказано было, что он целыми вечерами пересказывал соседям по бараку старые каторжные легенды – ​и про былое житьё-бытьё в царских острогах, и про нравы тамошних плоскорожих дикарей, а иногда и вообще вёл опасную агитацию, пересказывая своими словами слышанные им когда-то шаманские песни. В песнях этих фигурировали главным образом герои классово чуждые: то какие-то якутские нойоны и оотуры, то подозрительный бурят Абай-Гэсэр, бывший, судя по описаниям, чем-то вроде нашего Христа, только драчуном и многожёнцем. Всё это светило Демьянову следующим сроком, если бы только в его силах было дотянуть нынешний, но годы, голод и усталость явно брали своё – ​проклятый лишенец выглядел в глазах лагерного начальства скорым кандидатом в могилку. А вот поди ж ты – ​сбежал! Сбежал и окопался здесь, в светлом будущем, завоевания которых он предал некогда навек, оскорбив светлое имя товарища Сталина.

А ведь мог бы стать человеком! Демьянов этот начинал ещё до революции, подпольщиком. В одиннадцатом Столыпин сослал его за Байкал (хоть и барин был, а понимал всю опасность болтунов!) – ​Демьянов бежал, работал нелегально в Финляндии, затем перебрался в эмиграцию, в Сан-Франциско. В четырнадцатом партия вернула его, поручила агитацию против войны – ​он справился, да так, что был схвачен в пятнадцатом и сослан на каторгу в самое захолустье. Снова бежал! В феврале семнадцатого уже был в Питере, встречал Ленина на Финляндском вокзале, в мае арестован был контрразведкой Временного правительства, был освобождён мятежными кронштадтцами, в революцию участвовал в захвате городских угольных складов, жёг труп Распутина, воевал с белоказаками, после революции искал по всей стране нефть, а потом бокситы (что такое «бокситы», Фоминых не знал, но предполагал, что это очень важная вещь, раз её розыскам уделялось столько внимания). Товарищ Сталин видел Демьянова близко четыре или пять раз, удостоил его своего личного внимания, представлял к высоким государственным наградам. И вдруг – ​такая чёрная неблагодарность! Хотя что тут удивительного: жена Демьянова расстреляна была за связь с троцкистами, а муж и жена, как известно, одна сатана. Страшная штука – ​променять на воспоминания о какой-то бабе всё: партийную честь, награды, уважение и любовь товарища Сталина… Фоминых даже подумать об этом не мог без трепета! И вот теперь старик Демьянов, потерявший от цинги почти все зубы, живёт тут, в новом советском мире, где никто и не знает, наверное, о его предательстве. Про предательство все забыли. И про товарища Сталина-то все забыли, что им тут какой-то Демьянов! Но ничего: он, Фоминых, не забыл! Он посмотрит в глаза этому негодяю, из-за которого он оказался на льду весенней Индигирки без шапки и тёплого ватника, с одним наганом в руке и плоской фляжкой местной «ханжи» в брючном кармане. Каково-то ему в тёплом коммунистическом завтра?!

Демьянов опять работал где-то в Восточной Сибири – ​техником на пищевом комбинате. Попутно он и в самом деле учился: второй год подряд (его нашли и разморозили намного раньше) изучал заочно современную геологию, и изучал, видимо, неплохо. Это немного удивило Фоминых: как такой старик может вновь приспособиться к активной жизни в изменившемся мире? Читая новости, он узнал, что этот случай отнюдь не первый: ещё сто лет назад во льдах за Новой Землёй нашли и вернули к жизни замёрзшего моряка-помора времён Ивана Грозного, после чего тот прожил ещё двадцать семь лет и даже написал какие-то очень ценные книги об искусстве парусного дела. А на ихнем капиталистическом Лабрадоре тридцать лет назад откопали и оживили золотоискателя, замёрзшего заживо от долгого голода. Отогревшийся золотоискатель вник в мировую ситуацию, сказал по-ихнему «Ол райт!», и теперь изволит руководить зимним лагерем. (От слова «лагерь» у Фоминых сперва полезли на лоб глаза, но потом он смекнул, что «зимний лагерь» – ​это что-то вроде лагеря пионерского или спортивного, то бишь, одно только слово и осталось.) Словом, пример Демьянова ничего особенного собою не являл. А это внушало надежду: наверное, и он, Фоминых, не пропадёт тут без нужды.