Хроники незабытых дней

Злые языки шептали, что шрам Вица заработал не в честном бою, а при попытке скрысятничать в дележе добычи, и его коллега по карманному цеху, ныне чалившийся на зоне, восстановил справедливость при помощи заточенной до остроты бритвы монеты, или «писки», как она тогда называлась. Разумеется, вслух подобный компромат на руководящего товарища не произносился – лидер был скор на расправу. На предложение Вицы сыграть в орлянку я согласился не сразу. Мгновенно припомнился неудачливый Бен Ганн из «Острова сокровищ», начавший свою пиратскую карьеру именно с этой игры, но главное, в ушах стояло неустанно повторяемой мамой: «Вовочка, с орлянки начинается дорога в тюрьму».

Так оно чуть и не вышло, но в одиннадцать лет авторитет улицы оказался сильнее маминых запретов.

Примерно через неделю змей-искуситель в лице Вицы-марийца сломил мою хлипкую волю, и я, понятное дело, довольно быстро продулся в прах. Когда мои авуары перекочевали в карманы вициного ватника, тот с подлым смешком продемонстрировал искусно подточенный и склеенный «решками», а потому беспроигрышный пятак, которым метал чаще всего. – В следующий раз не будешь фраером, – назидательно промолвил старший товарищ и потребовал бутерброд за науку.

Бутерброд – ломоть чёрного хлеба с маслом и двумя кусочками рафинада, я вынес, заодно прихватив мелочь из бабушкиного кошелька. Теперь играли честно, фуфловый пятак был изъят. Новичкам частенько везёт, я вернул свои деньги, да ещё и выиграл в придачу, поставленную на кон финку.

Конечно, Вица мог преспокойно набить мне морду и отобрать всё обратно, но не сделал этого. Думаю он решил поддержать реноме «честного вора», кроме того, во время игры вокруг нас собралось много свидетелей, а бить малолетку без веского основания, считалось западло. Так, или иначе, но я стал обладателем великолепной финки, представлявшей собой небольшой анодированный клинок с хищно срезанным кончиком и полированной наборной ручкой из чередующихся чёрных, желтых и зеленых полосок. Нож лёг в руку как родной.

Дома, спрятав финку за дверную притолоку, сел учить уроки, мучаемый раскаянием. Хорошие мальчики не обманывают родителей. Зато ночью взял реванш. Облачённый в чёрный плащ и маску Зорро, я многократно убивал подлого Зюзю и его клевретов и, стоя над их хладными трупами, то с финкой, то со шпагой в руке, мстительно цедил сквозь зубы: «Вы больше никогда не будете унижать слабых!».

Кстати о мстительности. Отец не раз говорил: «Сынок, хочешь быть счастливым – никогда не завидуй, ни о чём не жалей и никому не мсти». Две первые истины я усвоил легко, а вот с третьей вышел напряг. Даже позднее, ознакомившись с доктринами христианства и буддизма, и во многом признавая их правоту, не мог отказаться от принципа «око за око», и до сих пор считаю месть, а точнее возмездие, необходимой составляющей понятия справедливости.

Впрочем, и мягкосердное православие не отвергает псалмы Давидовы: «Возрадуется праведник, когда увидит отмщение, омоет стопы свои в крови нечестивого».

Утром, положив финку в карман пальто и, засунув учебники в портфель, отправился на Голгофу.

Самые неприятные предчувствия, конечно же, оправдались. После уроков за воротами школьного двора меня ждали четверо, двоих из которых я знал – Курбаши, коренастого пацана, сидевшего за последней партой, и Хезыча, получившего свою кличку за удивительную способность зычно пукать по первому требованию. Хезыч был дурашлив, трусоват, но опасен.

За его спиной переминались «заречные», ребята из нищей желтушно-трахомной деревеньки с другого берега Кокшаги. В школе они держались особняком, отличались агрессивностью, какой-то особой бледностью лиц и краснотой век. Казалось, так должны выглядеть уэллсовские морлоки. Зюзи в этот раз не было.

Проскочить незаметно не удалось. Сзади подставили подножку, Курбаши, ухмыляясь, толкнул меня в грудь и, выронив портфель, я брякнулся на спину.

Образовалась куча-мала. Я барахтался внизу, зажмурившись, чья-то пуговица раздирала рот, кто-то пинал валенком по ногам. Обида, отчаяние и ярость взорвались во мне неожиданно. Вдруг исчез, ставший уже привычным, парализующий волю страх, куда-то испарилась боль, и я словно взбесился, неожиданно испытав восторженное чувство освобождения от всех табу и запретов, налагаемых обществом. С трудом высвободив правую руку, нащупал в кармане нож и, не открывая глаз, ткнул им наугад, попав во что-то твёрдое. Раздался крик, клубок тел распался. Я поднялся, не выпуская финку из окостеневшей руки.