Хроники особого отдела

С конца июня по начало октября 1962 года 85 судов из СССР, под видом товарообмена, совершили 183 рейса на Кубу. На эту, невероятную по своим масштабам и секретности, операцию было потрачено более 20 миллионов рублей, (около 500 миллионов долларов на сегодняшний день). Корабли могли вмещать в трюмах приблизительно 300 человек. Перевозили сразу до тысячи военнослужащих. В условиях тропиков, температура в трюмах превышала порой 50 градусов, выходить на поверхность запрещали. Через месяц страшной поездки людей выгружали, раздав им гражданскую одежду, в виде шорт и футболок, которая не защищала их ни от жары, ни от насекомых. Солдаты спали на мокрых, во влажном климате тропиков, ватных матрасах, подсушивая их своими телами. По официальным данным, рассекреченным Министерством обороны, только с 1 по 16 августа 1962 года на Острове Свободы от болезней, несчастных случаев и в ходе боевой подготовки, погибло 64 человека.

21 августа в Ватикан, с соблюдением всех мер предосторожностей, прибыли 413 монаха-библиотекаря со всей Европы и 29 из Соединённых Штатов Америки. В строжайшей тайне, они переместили всю ценную часть библиотеки на нижние «бункерные» этажи, предварительно уложив документы в тяжёлые свинцовые короба, заказанные в невероятном количестве, (14700 штук), у известного немецкого концерна.

Возможно, мир не готовился к войне, просто Ватикан знал, что она вот-вот будет…

_____________________________________________________________________________________

1. Ингушское блюдо «три в одном»: отварное мясо на кости (говядина, баранина или птица), галушки и наваристый бульон.

Глава 60

Александр Игнатьев. Хроники особого отдела. (ОС—ОП). Глава 4. На грани третьей мировой. Часть 15

Среди цветущих акаций, на еженедельно стриженном, в течение последних двух столетий, газоне, словно маятник, каталась коляска. В ней, тряся головой в такт движению колеса, восседал старик, укрытый тёмно-серым пледом, со свисающими до земли смешными кисточками. Кисточки трогательно заканчивались маленькими пушистыми бантиками. Периодически старец, высоко задирая подбородок, широко открывал рот и громко спрашивал сопровождающего его худого и высокого, как жердь, джентльмена:

– Руммель, ты согласен?

Последний, тоже весьма пожилой, молча кивал, продолжая маятникообразное проталкивание старой коляски по траве. Спустя полтора часа, отведённых на импровизированную прогулку, коляска с инвалидом вернулась в глубину дома, фойе которого, облицованное каррарским мрамором, было похоже скорее на вход в итальянскую базилику. На потолке-плафоне, среди пузатых херувимов, играющих среди зелёной лозы на лютне, Мелхиседек, царь Салима, подавал Аврааму хлеб и возносил ему благодарность целых девятнадцать раз…

– Мой персональный мавзолей, – хихикнул старик в кресле.

Бессменный Руммель – слуга, стаж службы которого давно перевалил за полсотни лет, слышал эти слова ежедневно. И давно не удивлялся факту: начав работать у инвалида в начале века, сейчас он, разменяв свой восьмой десяток, заканчивает службу длинною в жизнь у никак не изменившегося старикана.

Они миновали длинный коридор, словно ведущий к алтарю, и завершили прогулку в небольшом, (в сравнении с другими помещениями), кабинете. За всё время пребывания здесь, Руммель ни разу не нарушил этой традиции. Он подвёз каталку к массивным тумбам письменного стола и замер. Перед ними на фоне окна мерцала резным хрустальным огнём витрина, в которой на чёрном бархате лежала широкополая кожаная шляпа, весьма распространённая среди греческих пастухов с глухих незапамятных времён.

– Петас, Эрмия-коновяза, – ритуально произнёс инвалид.

Потом он бодро откинул плед и встал со своего технического средства передвижения. Руммель остался стоять – молча и, на вид, совершенно спокойно, словно преображение инвалида в здорового человека его ничуть не удивило.

– Иди спать, старик, – прозвучало в кабинете. – Генри привёз мне интересный рассказ, я должен побыть один. Мне, в отличие от Авраама, впервые прозванного евреем, не подадут бесплатный хлеб. Иудеи ничего не имеют даром.

Слуга, всё так же беззвучно, удалился, а инвалид некоторое время недвижимо стоял, созерцая потёртые края старой шляпы, словно испытывал религиозный экстаз. Наконец, он сделал глубокий вдох и, пройдя через весь кабинет, открыл ещё одну дверь, ведущую в персональный документарий, больше похожий на солидную библиотеку. Там на стене висел портрет основателя – Майера Амшеля Ротшильда.

– Зря ты начал, Трисмегист, я тоже помню истоки и исход, – обернувшись к шляпе, произнёс старик.

Если бы в помещении кто-то был, то наверняка в глаза пришедшего бросилось бы абсолютное сходство хозяина кабинета с портретом. Но старик был здесь совершенно один.

***