Хроники. От хулигана до мечтателя

Переодевшись, я выбежал выступать. А когда вернулся, обнаружил, что Ляли нет.

— Где она? — спросил я у Айзеншписа.

— Там, где и должна быть, — ответил он. — Дома.

Ребята, которые были в зале и видели случившееся, рассказали мне, что Айзеншпис чуть ли не с кулаками набросился на Лялю, наорал на нее, после чего она в слезах покинула клуб. Дозвониться до Ляли я в тот вечер не смог. Она не брала трубку.

И вот наши отношения стали давать сбой. Ляля все больше расстраивалась, просила меня больше бывать с ней — чего я делать не мог, потому что моя популярность росла, а с ней увеличивалось количество работы. Если раньше музыкальные проекты откусывали от моего свободного времени по кусочку, то теперь они его откровенно сжирали.

Однажды Ляля объявила, что едет отдохнуть с мамой в Марокко — на месяц. Такова была ее официальная версия. Я поверил и с легким сердцем отпустил свою девушку. Как оказалось, напрасно.

Первое время я жил ожиданием. Но вот минул месяц, пошел следующий... А Ляля все не появлялась. Я звонил ей, приезжал к ней домой — все безрезультатно. Оставалось лишь ждать, страдая и скучая по ней. Еще через месяц меня, наконец, пронзила простая и жестокая догадка: Ляля меня бросила. Сбежала. Ушла. Исчезла.

Я взвыл, как раненый зверь. Метался, тряс друзей, пытался выведать у них, где моя любимая, что с ней, куда она исчезла и как ее найти. Но все молчали. Кто-то действительно был не в курсе того, что происходит, а кто-то определенно знал... Но Ляля переехала, поменяла телефоны и строго-настрого наказала всем молчать.

Я испытывал целую гамму чувств, которые сложно сейчас описать. Все это я выплескивал в дневник смутными фразами и оборванными строчками стихов. Я постоянно спорил — с ней, с собой, с собственной любовью... Часто мне казалось, что я схожу с ума.

Разбирай все бумаги.

Действуй. Сделай, как надо.

Не забудь про подарки —

и сожги это на хер.

Сколько же фотографий

с содержанием разным.

Не хочу быть заразным,

карантином здесь пахнет.

Буду биться, как серый,

не буди во мне зверя.

Убирайся из сердца,

я нашел уже церковь

С близкой теплой стеною.

Не могу не остаться.

Это новое счастье.

Не могу не остаться —

не хочу быть с тобою.

Как же больно мне было,

как же было мне тесно.

Ты не сможешь обидеть,

мне с тобой уже пресно.

Вкуса я не имею,

я тобой не болею.

Ты уйдешь — вот дорога.

Но еще два-три слога.

Обретенный условно

и еще не вживленный

Твой портрет понемногу

разбросает по волнам.

Не утонет, конечно,

как бы мне ни хотелось.

И, найдя в себе силы,

не признаюсь я в этом.

Волны солью полны,

как все слезы мои.

Море слез — это важно.

И портрет тот бумажный,

На поверхности памяти и сожалений.

Все, хватает.

Не буду. Не хочу на коленях.

А Ляля в это же время чувствовала себя настолько истерзанной, что приняла решение за нас обоих. Это было ее очередной попыткой поставить точку в отношениях, которые, увы, вновь зашли в тупик. Я не мог понять, как такое возможно — причинить и самой себе, и любимому человеку дикие страдания. Ляля полагала, вероятно, что «с глаз долой — из сердца вон». Проблема только в том, что от себя не убежишь. Вот и она... не убежала.

Однажды ночью раздался звонок. Я взял трубку и услышал родной и знакомый Лялин голос.

— Привет, — сказала она и разрыдалась.

Она плакала, что-то говорила, я слушал и молчал. По том позвал:

— Приезжай.

И она приехала.

Все завертелось с новой силой, с новым накалом. Встречи, признания, ссоры, примирения. И ощущение дикой усталости, опустошенности внутри. Какое-то новое чувство, которого раньше не было. Оно нависало надо мной, как грозовая туча, давило на грудь и предвещало скорый финал.

В какой-то момент я сломался. Боль от долгой марокканской разлуки с Лялей была настолько острой, что в ее отсутствие все переплавилось и перегорело. В душе осталось только унылое пегое пепелище, где не было места прежним надеждам.

Я чувствовал какое-то странное спокойствие, опустошение, почти равнодушие. Это новое ощущение пугало. Мне хотелось снова испытать то волшебное очарование, которое меня охватывало в присутствии Ляли... И это чувство все еще можно было вызвать искусственно, но теперь оно тянуло силы, выматывало.

Тогда, когда вдруг кажется,