Хроники подземелья. Голодные игры. Книги 1-8

– Кошмар. – Голос Эффи дрожит от подступающих слез. – Что за мысли… Разве так можно, Пит! Ни в коем случае. Ты только навлечешь беду на себя и Китнисс.

– Вынужден согласиться, – цедит Хеймитч.

Цинна и Порция не говорят ни слова, но лица у них чрезвычайно серьезные. Разумеется, они правы. Мне тоже не по себе – и все-таки здорово он придумал!

– Кажется, сейчас не самое подходящее время упоминать, что я повесила манекен и написала на нем имя Сенеки Крейна, – срывается у меня с языка.

С минуту никто не верит своим ушам, а потом на мою голову обрушивается неодобрение, равное по весу тонне кирпичей.

– Ты… повесила… Сенеку Крейна? – выдает Цинна.

– Ну да. Хвастала своими способностями вязать узлы, и он как-то сам собой очутился в петле.

– Ох, Китнисс, – приглушенно вздыхает Эффи. – Как ты вообще обо всем узнала?

– Разве это секрет? – бросаю я. – Президент Сноу не делал тайны из его казни. По-моему, даже был рад, что я в курсе.

Она поднимается из-за стола, прижав салфетку к лицу, и уходит.

– Ну вот, теперь и Эффи расстроилась. Надо было солгать, будто я стреляла из лука, словно пай-девочка.

– Можно подумать, мы с тобой сговорились, – еле заметно улыбается Пит.

– А разве нет? – осведомляется Порция, надавив пальцами на закрытые веки, будто бы от слишком яркого света.

– Нет. Никто из нас до последнего не представлял, чем займется на индивидуальном показе… – Я смотрю на Пита с какой-то новой признательностью.

– И знаешь что, Хеймитч? – подает он голос. – Мы решили обойтись без союзников на арене.

– Вот и отлично, – цедит ментор. – Не хватало еще, чтобы мои старые приятели гибли там из-за вашей непробиваемой глупости.

– Мы так и подумали, – отвечаю я.

Остаток ужина проходит в молчании. Когда мы встаем, чтобы удалиться в гостиную, Цинна приобнимает меня.

– Идем, поглядим результаты показов.

Усаживаемся вокруг телевизора. Эффи с заплаканными глазами присоединяется к нам. На экране мелькают лица трибутов, дистрикт за дистриктом, и под каждым снимком – набранные очки – в пределах от одного до двенадцати.

– А ноль еще никогда не давали? – интересуюсь я.

– Все однажды случается в первый раз, – отзывается Цинна.

И оказывается совершенно прав. Потому что мы с Питом получаем по дюжине – впервые в истории Голодных игр! Впрочем, никто не спешит обрадоваться.

– Зачем они это сделали? – выпаливаю я.

– Чтобы другим игрокам не осталось другого выбора, как прикончить вас, – ровным голосом поясняет Хеймитч. – Идите спать. Глаза бы мои на вас не глядели.

Пит молча провожает меня до дверей и хочет уже попрощаться, но я обвиваю его руками, прижавшись лицом к могучей груди. Теплые ладони скользят вверх по спине, и он зарывается лицом в мои волосы.

– Прости, если я все испортила, – вырывается у меня.

– Не больше моего, – отвечает он. – Кстати, для чего ты это затеяла?

– Сама не знаю. Может, хотела им показать, что я не просто пешка в руках Капитолия?

Пит усмехается: наверняка вспомнил ночь накануне последних Голодных игр. Мы были на крыше, оба не в силах заснуть, и он сказал что-то в этом роде. Тогда до меня не дошло, о чем речь. А теперь доходит.

– Мне это знакомо, – кивает Пит. – Не то чтобы я уже сдался. То есть мы опять сделаем все, чтобы ты выжила, но, положа руку на сердце…

– Положа руку на сердце, ты сейчас думаешь: президент Сноу отыщет способ разделаться с нами, даже если мы победим.

– Да, это мне приходило на ум, – признается он.

Вот и мне тоже приходило. Не раз и не два. Но что, если обречена только я, а для Пита еще осталась надежда? В конце концов, кто вытащил те злосчастные ягоды? Зрители не усомнились, что им тогда двигала одна лишь любовь. Может быть, президент пожелает сохранить его, уничтоженного, с разбитым сердцем, как живой пример в назидание прочим?

– По крайней мере, все ведь поймут, что мы не сдались без борьбы? – говорит Пит.

– Поймут, конечно – киваю я.

И в первый раз личное горе, охватившее меня с той минуты, как объявили Квартальную бойню, отступает на задний план. Мысли вдруг возвращаются к старику из Одиннадцатого, застреленному на глазах у толпы. К Бонни и Твилл. К восстаниям, о которых почти ничего не известно. В самом деле, все дистрикты будут пристально наблюдать, как я отреагирую на смертный приговор, на эту последнюю жестокость президента Сноу. Будут ждать знака: не напрасны ли их труды, их терзания. Если я до последнего вздоха продолжу борьбу, Капитолий убьет мое тело… но не душу. Лучшего способа вдохновить мятежников и не придумаешь.

Красота затеи еще и в том, что спасти другого участника ценой собственной смерти – само по себе акт неповиновения. Отказ выступать на арене по навязанным сверху правилам. И ведь как ловко он совпадает с легендой, придуманной для публики! Да, если уцелеет Пит… восстание только выиграет. Мертвая, я принесу больше пользы. Меня провозгласят мученицей за правое дело, мое лицо будет красоваться на знаменах. Людей это подстегнет куда сильнее, нежели все, что я сделала бы при жизни. Тогда как Пит нужен всем, даже с разбитым сердцем: уж он-то сумеет переплавить свою боль в слова, от которых мятежники переродятся.