Хроники похождений

— Господин Кулебякин, — промолвил он. — Каждый раз, как вы выходите сюда, вы сообщаете удивительные вещи. То вы поразили почтенную публику рассказом об особых отношениях с покойной российской императрицей, а теперь сообщаете, что стреляли в ее внука, в русского цесаревича. Да вы в своем ли уме, сударь?

— Еще как в своем! — закричал анкрояблз Кулебякин. — И я сообщу вам новые факты, которые не оставят сомнений в истинности моих слов. После того, как я выстрелил в окно, как я и предполагал, подозрение пало на подлого Федоркина. И поручик Мирович даже изловчился поймать мерзавца. Но подлому Федоркину удалось вырваться и оглушить господина Мировича, он ударил его кулаком в лицо и удрал. А господин Мирович остался с воротником в руках, этот воротник оторвался от кафтана подлого Федоркина. И послушайте меня, милостивые государи, послушайте! Этот подлый Федоркин проявил верх наглости! Знаете, что он сделал?! Он воспользовался тем, что господин Мирович не разглядел лица обидчика, и имел наглость в одной компании с ним отправиться в плавание на флейте «Эмералд…»!

Анкрояблз Кулебякин не договорил. Девичий визг прервал его речь. Кричала Мадлен. Я обернулся посмотреть, что произошло, и получил удар вскользь по лицу.

— Так это был ты! Это был ты, Дементьев! Я знал, что это был ты!

Разъяренный Мирович набросился на меня. Столик, за которым я сидел, перевернулся, и мы перелетели через него. Полицеймейстеры бросились на взбесившегося Василия Яковлевича. На помощь им поспешил некусаный.

— Сударь! Это какая-то ошибка! Клянусь богом, за всю ночь граф Дементьев не покинул палатки!

— Я тебе поклянусь! — огрызнулся Мирович и, вырвавшись из рук конвоиров, врезал по зубам некусаному.

Наконец-то этот господин хоть по морде получил!

Пану Марушевичу — в который раз — пришлось потрудиться, чтобы навести порядок в зале. Когда Мирович угомонился, а присутствующие притихли, председательствующий выпрямился и обвел взглядом зал. Его глаза сверкали, даже толстый слой пудры не скрывал раскрасневшихся щек.

— Вот что, господа, — произнес он. — Мы рассматриваем дело об убийстве князя Дурова, мы знаем, кто убийца, мы обязаны установить степень его вины, и нам нет нужды разбираться в похождениях разных безумцев и одержимых какими-то маниями! Мы составили протоколы ваших показаний и отправим их в Санкт-Петербург. Да и вас под конвоем препроводим в Россию. Пусть российское правосудие разбирается, как квалифицировать выстрел в окна великого князя. Бог даст, сударь, вам зачтутся заслуги перед покойной императрицей! Мы же вернемся к предмету нашего разбирательства. И, поскольку неопрошенных свидетелей более не осталось, я предлагаю обвинению и защите выступить с последним словом, прежде чем суд удалится для принятия окончательного решения.

Шутки кончились. Я почувствовал слабость в ногах. Еще несколько минут, и меня запросто приговорят к смертной казни. А может, даруют жизнь, и через неделю, подыхая на рудниках, я пожалею о том, что меня не повесили.

Бледного и трясущегося анкрояблза Кулебякина увели конвоиры. Кто-то сдавил мое плечо. Я обернулся и встретился взглядом с Мэри-Энн. Я кивнул ей.

— Мадемуазель, это запрещено, — прошептал конвоир и отстранил аэронавтессу.

— Господин прокурор, прошу вас, — объявил пан Марушевич.

Барон Набах с удовлетворением вздохнул и вышел из-за кафедры. Расхаживая взад-вперед перед судьями, он говорил о моих прегрешениях и, как о само собой разумеющемся, говорил о моей казни. Меня мучил страх, и в то же время я испытывал странное удовольствие, предвкушая, как господин Швабрин ловко обставит прокурора и добьется — нет, конечно же, не прощения, но сочувствия и снисхождения ко мне. Алексей Иванович в эту минуту незаметно сжал мою руку, чем укрепил мою уверенность в благоприятном исходе дела, разумеется, в той степени, в которой исход вообще может быть благоприятным.

Но после его пожатия новая, неожиданная мысль посетила меня. Я подумал, что все происходящее превратилось в игру, как если бы господа Швабрин и Набах сошлись в шахматном поединке, условившись, что, если верх возьмет барон, меня повесят, а если победу одержит Алексей Иванович, меня сошлют на каторгу. Зрители разделились на два лагеря и с азартом следят за грубым схевенингенским наступлением одного и изящными контратаками другого. И между делом как-то все забыли о том, что я действительно убил человека!

Да и сам-то я всерьез об этом не думал. А руки мои были замараны кровью ни в чем не повинного человека!

Мильфейъ-пардонъ, граф. Как это — не повинного?! А Беленин Андрей?! А Половецкий Сашка — какой весельчак был, какой жизнелюб?! А горская девушка?! Разве Афанасий Федорович не заслуживал смерти?! А разве не я скормил Иванова громовому ящеру?! И ни малейших угрызений совести не испытываю.