Хроники Порубежья

Слуга, держащий поднос, важно кивнул головой, в подтверждение слов хозяина. — Я, сиятельный конунг, ведь и сам венет. И, скажу вам, не устаю удивляться их несуразным прозвищам. У порядочного готфа и собака бы не откликнулась на такую кличку. Дикие люди, что и говорить.

— Ну, ну, — поспешил утешить верного слугу Корушка. — Не очень-то ты и похож на венета.

— Это точно. Можно сказать, совсем не похож. Что касается моего имени, то с утра звался я Воробьём, — сотник порубежной стражи Воробей поправил деревянное блюдо с вишней, лежащее у него на коленях, и, как следует прицелившись, плюнул. Вишневая косточка, вылетев изо рта, описала дугу и с тихим щелчком стукнула верного слугу по лбу. Стоящие по обе стороны входа воины схватились за рукояти мечей. Сотник добродушно подмигнул им и спросил. — Зачем звал, конунг?

Корушка с удовольствием увидел, что его отражение стало гораздо более свирепым, и перевёл взгляд на Воробья. — Да, действительно, Воробей. Так вот, Воробей, зачем ты плюнул в моего верного слугу вишневой косточкой?

— В знак презрения, конунг.

— Обидев моего слугу, ты обидел меня. А тот, кто обидел конунга, должен умереть.

— Умру когда-нибудь.

Конунг Корушка надоел сотнику Воробью за эти двенадцать дней хуже горькой редьки. Но Атаульф, король готфов, приказал сопровождать Корушку в его поездке к Хадиру, вождю буджаков. Сам же конунг и упросил Атаульфа дать ему надежных провожатых, ведающих степные дороги и обычаи тамошних народов. Свиты у Корушки полторы сотни душ, из них половина — воины, да у Воробья сотня венетов-пограничников. С такой силой случайного нападения залётного разбойничьего загона можно было не опасаться, так что доставлен был конунг Корушка к вождю Хадиру в целости и сохранности. По какой надобности затеяно было это путешествие, Воробью не докладывали.

Как всегда слухов было множество, одни утверждали, что Корушка едет сватать одну из бесчисленных сестёр степного вождя за Атаульфа, который к старости забыл свою былую умеренность и стал великим женолюбом, другие же, напротив, утверждали, что наконец нашелся у буджаков жених для царской племянницы, любовные похождения которой достигли такого накала, что о них уже складывали напропалую песни бродячие сказители. Третьи наверняка знали, что Атаульф и Хадир хотят объединить усилия своих народов, чтобы сообща выйти из-под власти унов, могущество которых в последнее время сильно пошатнулось. Были и четвертые, и пятые…Но эти уже несли такую околесицу, что сами смеялись над ней.

Но как бы то ни было, пошли тут у Хадира с Корушкой пиры-беседы. Воробья на них, понятно, не приглашали, но дел у него хватало и без этого. Челядь Корушки бражничала не хуже своего господина, воины-готфы тоже редко бывали трезвыми, да и свои порубежники были не прочь гульнуть, благо вина и браги для дорогих гостей буджаки не жалели. Но своих Воробей держал в кулаке, пообещав, что первого, кого заметит под хмелем, продаст на речном торжище заморским купцам.

А чтоб его люди не задирались с пьяными готфами, стан свой разбил чуть поодаль от шатров конунга.

Продолжалось это веселье уже три дня, и каждое утро конунг зазывал Воробья и вёл с ним долгие разговоры ни о чём, словно ходил вокруг да около, присматриваясь. Зачем, для чего, об том Воробей не задумывался, полагая, что рано или поздно правда сама себя окажет.

— Ладно, венет, я знаю, ты потому такой храбрый, что считаешь своим господином не меня, а Атаульфа.

То, что это разговор для бедных, оба собеседника понимали даже слишком хорошо. Безродный с точки зрения готфской генеалогии сотник числился на службе готфского короля, сиречь, рекса Атаульфа, точно так же как и благородный конунг Корушка. И ценность их для королевской службы, пожалуй, была одинаковой, поскольку каждый из них мог привести за собой две-три сотни воинов. С той только разницей, что Воробей даже в дурном сне не помышлял о троне готфских королей, тогда как Корушка думал об этом, кажется, все дни и ночи напролёт. На то он и был и конунг, беда же состояла в том, что трон был всего лишь один, а конунгов было много, очень много.

Вообще, кажется, никто не размножался в готфском королевстве с такой скоростью, как эта порода. И чем меньше и слабей делалось королевство, тем больше оказывалось в нём высокородных людей, особенно теперь, когда от некогда великой державы остался только осколок — королевство Атаульфа.

Другое дело, что никакой готф даже под пытками не согласился бы признать равенство венедского сотника и готфского конунга.

— Что ж, об Атаульфе я и хотел с тобой поговорить. Послушай… — Корушка взмахом руки отослал слугу, и продолжил только после того, как тот вышел из шатра. — Послушай, Воробей, если бы Атаульфа, а то, что он к старости впал в детство, знают и стар и млад…Так вот, если бы этого слабоумного, ни на что не годного старика сменил на троне муж мудрый, зрелый, испытанный в бранях, исполненный добродетели…Как бы к этому отнеслись твои сородичи?

— Я давно не был в родных местах.