Хроники Порубежья

До Сани, поглощенного изучением рисунка, словно издалека доносились голоса переговорщиков. Кузнец тянул время, взывая к сознательности гопников. Он всё недоумевал, что из-за пустяковой драчки те собираются поджарить ни в чем, по большому счёту, не повинных людей. Противная же сторона трактовала побои, нанесённые Гене, Серому, безымянному козлёнку и прочим, как оскорбление, которое можно смыть только кровью. Впрочем, намекалось, что если осажденные сдадутся, то до смерти их никто убивать не станет, а только так, слегка поучат, чтоб знали на будущее своё место.

Так что, если кого-то здесь и поджарят, то в этом он пусть винит только своё тупоё упрямство и маму с папой, которые его такого произвели на свет.

— А этого, козлёнка вашего, вообще никто пальцем не трогал, — закричал Иван, исчерпав аргументы, и совершил тем самым серьёзный дипломатический промах, потому что после этих слов повисла тягостная пауза.

— Козлёнка, между прочим, Валентином зовут, — раздалось, наконец, на верху. И сказано это было даже с какой-то гражданской скорбью, с преувеличенной искренностью в голосе, свойственной ведущим ток-шоу.

— А за козла ответите! — завопил вслед за тем кто-то злобно и уже без всякого гражданского чувства. Вероятно, это был сам козлёнок Валентин. Переговорный процесс зашёл в тупик.

— Чего там трындеть? — присоединились еще какие-то деструктивные элементы. — Стоять околели. Бензин выдыхается.

— Слыхали глас народа? — спросил вражеский дипломат. — На счёт три поджигаем. Раз…

— Спасите! Помогите! Убивают! — заорал во всю глотку Иван.

— Ты чего, Ермощенко? — удивился Митька.

— Пусть думают, что мы страшно боимся, — пояснил тот нормальным голосом и снова заголосил.

— Пожар! Пожар!

— Два…

— А на самом деле мы, можно подумать, не боимся.

— Боимся, но не совсем, не до потери всё же пульса. Но они-то того не знают, пусть расслабятся слегка. На помощь! Погибаем!

— А чего, и правда, — согласился Акимушкин. — Саня, подхватывай. Спасите! Спасите!

— Три! Ёлочка, гори!

— Все. Подожгли, твари, — просипел Иван внезапно севшим голосом. Тусклая полоска света под дверью на глазах налилась живой краснотой, резко запахло дымом.

— Ну, — Акимушкин задрал рукав куртки и взглянул на часы. — Подождем минут десять и вперед.

Между тем помещение быстро наполнялось дымом. Иван закашлялся и сказал. — Нет, десяти минут нам тут не высидеть.

— Пожалуй, — согласился Митька. — Еще минуты четыре, и вперед. Помирать, так с музыкой.

— Без вариантов.

— Подождите, — вдруг торопливо, боясь, что к нему не прислушаются, проговорил Саня, который всё это время так и стоял на одном месте, боясь, что при малейшем его движении рисунок на стене погаснет.

— Чего ждать? Ждать, паренек, больше нечего.

— Я знаю, как эта штука действует.

— Какая штука, Саня?

— Да на стене которая. Огоньки эти…

Акимушкин приблизился к приятелю и увещевающе похлопал его по плечу. — Ты, главное, не волнуйся. Вот, возьми камушек, — в Санину ладонь легла половинка кирпича, холодная, как лёд. — Когда дверь откроем, то сразу побежим. Держись за нами. А кто дорогу заступит, бей того, не раздумывая. Да не перепутай, не завезень мне, или вон Иванычу, по затылку. Ясно?

— Ясно, ясно. Но две минуты-то у нас есть?

— Наверно, есть.

Саня скинул Митькину руку с плеча и, в свою очередь, рванув его за воротник, развернул лицом к стене. — Смотри!

— О, Господи. Легче, Саня. Чего смотреть-то?

— Да на огоньки эти, чёрт! Видишь, внизу вроде как ладонь нарисована. Это подсказка. Значит, надо обратить внимание на то, куда она указывает. А она указывает наверх. То есть, на те огоньки, что над ней.

— Товарищ твой, видать, в уме повредился, — меланхолично заметил Ермощенко. — Я так думаю, от перенапряжения. Есть, конечно, шанс, что медицина ему поможет, если, конечно, выберемся. Но с умалишённым на руках выбраться нам, скажу прямо, будет трудновато.

И словно в подтверждение этих суровых слов, Саня воскликнул. — Вы слыхали когда-нибудь про интуитивный интерфейс?

— Ты слыхал? — спросил Митька у натурального кузнеца.

— Да ни боже мой, — замахал тот руками.

Но Саня находился в том состоянии просветления, когда человека практически невозможно вывести из себя. — Представьте, что есть какое-то устройство. И его панель управления устроена таким образом, чтобы незнакомый с устройством человек мог самостоятельно разобраться в том, как оно работает.

Так вот, граждане, то, что вы видите на стене, это и есть интуитивный интерфейс.

— Нет, — сказал кузнец. — Насчёт медицины я, кажется, погорячился. Не достигла она у нас того уровня.

— Значит, так, — сказал Саня. — Можете считать меня за сумасшедшего, но пока вы не сделаете, то о чём я вас попрошу — с места не двинусь.

— Не двинешься? — холодно удивился Митька. — На руках понесём.

Это заявление неожиданно взволновало Ермощенко. — Как это понесём? На собственном горбу, что ли? Ничего себе. Я не согласен. Я, Митя, думаю, что последнюю просьбу надо уважить. Говори, юноша. Только быстрей, пожалуйста, ведь поджарят.

— Ага. Я быстро. Так вот, ладонь указывает на Большую Медведицу!

Митька явственно заскрежетал зубами.