Хроники преисподней

Шпана заржала. Загорский, однако, шутку это смешной не нашел. Стоит ли двигаться дальше, выдержит ли такое испытание его извечная удачливость? Вообще говоря, на Соловки он явился, чтобы спасти Алсуфьева. Даже эта идея показалась Ганцзалину дикой и безумной. Можно себе представить, что бы он сказал сейчас, увидев, в какие обстоятельства по собственной же воле попал его хозяин.

Да, надо было, конечно, спасать Алсуфьева, а не заниматься расследованиями постороннего убийства. Вот только убийство это неожиданно оказалось совсем не посторонним, а напротив, имеющим к нему прямое касательство. Найдет он убийцу – спасет себя. Или все-таки не спасет? Стоит ли овчинка выделки – вот в чем вопрос… Надо ли идти дальше?

Когда стрелок-красноармеец пришел забирать посуду, Загорский посмотрел на него нехорошо.

– Что это, – сказал, – таким дерьмом людей кормите! Это не еда, а грязь из-под ног.

– Глохни, – отвечал ему охранник, – а то свинцом накормим.

– Не имеешь права! – повысил голос Загорский. – Я тут по приговору суда, и ты мою судьбу не решаешь.

С этими словами он изо всей силы шмякнул миску с отваром об пол прямо перед носом опешившего красноармейца.

Явился начальник охраны.

– А, – сказал, – артист! Ничего, мы тебе сейчас устроим Большой театр. Так, чтобы сразу и опера, и балет.

И, не говоря больше ни слова, пнул Загорского в грудь тяжелым сапогом. Пнул с виду не так уж сильно, вот только грудная клетка загудела, как пустая бочка. Нестор Васильевич пережил несколько неприятных секунд, обнаружив, что сердце его встало и не желает биться. Пришлось самому себя ударить в грудь кулаком, чтобы запустить, как сказали бы советские поэты, этот пламенный мотор.

Охрана взяла Загорского под белые руки и, словно праведника на небеса, вознесла на второй ярус изолятора.

– Фартовый, – вслед ему засмеялись уголовники.

Тут его бросили прямо на пол, не без оснований полагая, что теперь им займутся блатные. Он не успел даже подняться, как к нему лягушкой прыгнул какой-то шнырь и стал деловито и жадно ощупывать. Загорский отпихнул шныря, но тот даже не обиделся.

– Жилистый дедушка, – сообщил шнырь, – худой.

– Ничего, – сказал кто-то из темного угла, – отлежится – мягче станет…

Все попытки Загорского войти в контакт с блатарями закончились ничем, те просто молчали. А когда он стал слишком настойчив, из угла кто-то невидимый бросил:

– Нишкни!

И столько угрозы было в этом голосе, что Загорский послушно умолк и больше говорить не пытался. Теперь он сидел в одном белье прямо на каменном полу, и холод постепенно овладевал всем его существом.

Нестор Васильевич незаметно сложил из пальцев согревающую мудру, сделал дыхание длинным и глубоким, стал разжигать внутренний огонь. Спустя несколько минут он разогрелся и ему стало легче. Однако сколько так можно сидеть на ледяном полу и что будет дальше?

Он украдкой посмотрел на своих товарищей по несчастью. Здесь, на втором ярусе, кроме него, похоже, сидели одни уголовники. Но в них, помимо уголовной дикости было еще что-то трудноуловимое, что-то такое, что превращало их не в животных даже, а в каких-то демонов. Их лица были опрокинуты во мрак, а глаза горели голодным огнем.

Еды в этот день уже не давали, да насельникам второго яруса она больше и не полагалась. Немного развлекали публику истошные крики, доносившиеся из дальней одиночной камеры. Загорский прислушался с тревогой – не Шурка ли это Старый? Но нет, это был не Шурка – от голода, холода и отчаяния сошел с ума какой-то фраер.

К ночи еще похолодало, охрана вынесла из изолятора закоченевшее тело какого-то бытовика.

Стали устраиваться на ночлег. Охрана выдала каждому по одному предмету туалета. У кого-то это были штаны, у кого-то – рубашка, у кого-то – просто полотенце. Загорскому достался пиджак. Чувствуя некоторую неловкость – без штанов, но в пиджаке – он стал надевать пиджак на себя, но уголовники остановили его.

– Годи́, фраер! Бросай клифт сюда!

– Я не фраер… – начал было Загорский, но его оборвали.

– Сюда, фраер!

Он молча положил пиджак в кучу тряпья на каменный пол. Вскоре стало ясно, почему тут такие порядки. Днем каждый находил себе какую-то подстилку под зад, но ночью, когда узники укладывались спать, подстилок не хватало. И тогда собирали все тряпье и раскладывали его на полу. Потом, обняв друг друга, укладывались в штабеля по четыре человека – это называлось согревающая группа.

Почему-то Загорский в согревающую группу не попал и лежал на отшибе – ему бросили чьи-то черные от грязи штаны. На миг его затошнило, но он рассудил, что лучше так, чем загибаться от холода, и лег на штаны, как ни в чем не бывало. Посмотрим, что можно будет сделать, когда все уснут. Не исключено, что удастся вступить в контакт с Шуркой.

– Шурки нету, – прошептал кто-то рядом, – кончили Шурку. А ты, фраерок, не спи, если жизнь дорога…