Хроники Проклятого

Еще утром он метал камни со стены на головы атакующих римлян, орудовал мечом и копьем, преодолевая боль в распухших суставах. Он мог умереть сегодня, просто шагнув в пределы Храма, вместе с теми, кто влился в ряды его защитников после уличных схваток, но не сделал этого.

Потому что не захотел.

Жажда жизни заставила его в очередной раз отступить, отсрочив кончину еще на несколько недель.

Или месяцев.

Или лет.

В этом не было никакого смысла – все дела, по его разумению, были сделаны, а для самого главного дела – свидания, к которому он стремился – жить было вовсе необязательно. Но какое-то непонятное чувство каждый раз направляло его на дорогу, в конце которой не было тьмы. Поступки Иегуды не были проявлением трусости или расчета. Просто смерть обходила его стороной, а он не мешал ей делать это.

Взобравшись по узкой улице на высоту, откуда махина Храма была видна почти целиком, Иегуда обернулся. Святыня всех евреев мира, последняя цитадель восставших, была, как утренним туманом, затянута дымком занимающегося пожара. Старик присмотрелся, щуря глаза, которые тут же начали обильно слезиться от слепящего солнечного сияния…

Да, дым горящих ершалаимских кварталов, пылавших вот уже три дня, был куда как более черным и густым. Этот же был светлым, менее заметным, клочковатым. Но над северной частью Храма, той, где были склады с дровами для жертвоприношений, дрожал немыслимо горячий воздух. И, казалось (с этого расстояния можно было и ошибиться, но Иегуда мог поклясться, что видел!), что из-под плоской крыши храмового строения, примыкавшего к массивным воротам, выбивались языки яркого, веселого пламени.

Храм горел.

Иегуда замер, не в силах отвести взгляд от страшного зрелища.

«Рухнет Храм старой веры, – произнес он про себя с той же интонацией, с какой эту фразу говорил Иешуа: размеренно, монотонно, как читает Тору раввин, нанизывая слово на слово, одно за другим – с утвержденной еще тысячу лет назад скоростью и интонацией. – И на месте его воздвигнется Храм веры новой».

Пламя выплеснулось из-под низких крыш дровяных складов, разлилось вокруг, жадно облизывая соседние постройки и камни внутреннего двора. До Иегуды донесся тысячеголосый крик – ярости или ужаса, было не разобрать.

«Откуда ты знал? – спросил Иегуда несуществующего собеседника, чувствуя, как сердце его замирает при виде гибнущей святыни. – Ты же ничего не мог знать! Ты же умер, когда в Риме еще правил Тиберий, и Иудея лежала перед ним покорная, как смирившаяся с насилием наложница! Так откуда? Кто нашептал тебе? Ведь когда я спросил, что означают твои слова, ты просто прикоснулся пальцами к моему лбу и сказал, что и воздвигнется и разрушится святыня лишь у меня в душе. Что храм мы носим внутри себя, и это самый главный храм на белом свете. Неужели ты, как и пророки древности, учеником которых ты себя считал, умеешь заглядывать за пропасть будущих лет?»

Когда запылали потолочные балки пристройки, сделанные из привезенного сюда Иродом ливанского кедра, ушей старика донесся гортанный выдох – словно многие тысячи людей одновременно выпустили из себя воздух, перед тем задержав дыхание. Или это древний Храм застонал, как умирающий человек?

«Рухнет храм старой веры… – повторил Иегуда, невольно начиная раскачиваться. Пламя плясало в его глазах, начиная свою праздничную трапезу. – И воздвигнется храм веры новой. Рухнет храм…»

Мир лопнул напополам, словно переспевший плод, и ему уже никогда не стать прежним, даже когда истают годы скорби. Никогда.

За падением крыши Храма старик наблюдал со стен Верхнего города.

Глава 10

Израиль, наши дни. Иудейская пустыня неподалеку от Мертвого моря

Дядя Рувим шагнул на освещенное место из-за валуна, расположенного буквально в десяти шагах от места схватки – просто вышел из тени на свет.

– Еще не хватало, чтобы родной племянник с перепугу нашпиговал меня свинцом!

Он смотрелся совсем не таким бодрячком, каким был сутки назад, перед самым началом странных событий на Мецаде, но Шагровский с Арин в любом случае выглядели куда хуже.

– Да ну же! Ребята! Это я!

Арин сделала несколько нерешительных шагов вперед, сунула Валентину в руки автомат, а потом бросилась профессору на шею, обнимая его здоровой рукой – она едва не плакала от счастья.

Дядя Рувим обнял племянника, похлопал по плечу и заглянул в глаза, внимательно посмотрел, выискивая там что-то, известное ему одному.

– Держишься? – то ли спросил, то ли утвердительно сказал он. – Молодец. Наследственность.

– С удовольствием поплакал бы, – попытался съязвить Шагровский неуверенно, – да времени нет.

И тут же уселся на камни, почти упал, не оглянувшись. Ноги стали ватными. Усталость навалилась ему на плечи бетонной плитой. Такое бывает после адреналинового всплеска, когда чувствуешь, что рядом появился кто-то способный помочь.

– Не ной, – сказал Рувим серьезно. – Раз времени у нас особо нет, то давайте собираться. Рассвет через час с небольшим. До восхода я бы хотел быть как можно дальше отсюда. Как я понимаю, это ты убил тех двоих на Змеиной тропе?

– Так получилось…