«Милая, – думал Саша, – я тебя понимаю. Не обреку тебя на одиночество. Только сделаю так, чтобы уберечь от урода, который, – и я вижу отсюда, – нацелил на тебя извращенную утробу. На тебя, на твою искренность и самоотверженность. Я видел все это в тебе и берег, но так редко говорил о твоем драгоценном даре. О сущности твоей, наполненной добром и любовью. Ты не похожа на других. Многие в твоем окружении как тухлое яйцо в раскрашенной скорлупе. Ты же часто только эту скорлупу и видишь. Думаешь, что человек – продолжение такой же яркой обертки. Нет, дорогая. Ты по себе судишь.
Скверно мы жили с тобой. Судачили родственники: что они мучаются? А видели эти родственники одну шелуху. Сними шелуху эту – и брызнет теплым молоком та незаметная для других любовь, привязавшая нас друг к другу.
Слышишь, милая, он звонит тебе. Прости, дорогая, за проводок этот. Не могу допустить тебя к этому уроду. Новая судьба уже на подходе. Подожди чуть-чуть. А пока – споткнись тихонько об этот шнур. Так, так… ну не ругайся ты как сапожник. Потерпи.
– Ну что я за корова! – Карина, прихрамывая, растирала локоть. – Точно, Борис звонит. Не везет.
Стоя у зеркала, Карина незлобно усмехнулась. Синяк начинал наливаться и к субботе должен проявиться во всей красе. Не судьба… опять не судьба. Домашняя неустроенность раздражала, хотелось прибиться к какому-то месту.
«Значит, не судьба», – мысленно произнесла Карина уже поздно вечером, вытаскивая из духовки второй пирог. Большой, на весь противень. С вишней.
– Не выпить ли мне чаю? – вслух спросила себя Карина.
С хорошим настроением положила себе на тарелку: кусок яблочного пирога, кусок пирога с вишней и половинку эклера.
Налив чай, Карина приоткрыла балконную дверь. Стемнело. Лунный диск был ярким и крупным. Карина рассматривала видимые рельефы. Воспоминания снова увели ее в прошлое.