Хроники Расколотого королевства

— Вот мой отец написал книжку гораздо интересней. Она про то, как люди в столице спорили, кому править страной, и боялись выбрать не того короля, потому что ошибиться — значит пойти против воли Почтенных и согрешить. Они так громко спорили, что их услышали Почтенные и тоже подняли этот вопрос у себя на небе. Они созвали огромный совет, обсуждали много дней, но так и не решили ничего. Сиропия хотела дать корону самому ужасному, чтобы проявить милосердие, Обжоркин хотел дать самому толстому, Случайник — самому невезучему. Пока они спорили, Мухобойщик и Плут украли у них всю еду. И они там кричали и ругались, как сумасшедшие, а потом вдруг решили, что надо скорее бежать к людям, и кто первый прибежит, тот и скажет, кого сажать на трон. И в это время молившиеся люди почувствовали сильный ветер, так что с них сорвало парики и подвязки и чулки сползли с ног. Они выбежали из собора, а Почтенные летели за ними, и вились вокруг как пчелы, и кричали им в уши, каждый свое. И люди прибежали к реке и прыгнули в воду, а Почтенные стали кружиться над водой. И когда люди начали сходить с ума от эдакой свистопляски, они заткнули уши и стали просить, чтобы Почтенные оставили их в покое и дали им самим решить, кто будет править. Но Почтенные спросили, а кто тогда будет отгонять мотыльков от свечей, и снимать пенку с молока, и не давать волкам таскать детей. Но люди все равно сказали им, чтобы они уходили… И Почтенные ушли. И ничего не изменилось, потому что на самом деле никаких Почтенных и не было. Это просто люди выдумали их.

— Очень занятная история, — сказал Клент. — Только ты ее никому не рассказывай.

— Мой отец не верил в Почтенных, но он не верил и в Сердце Явления. Он не был Птицеловом. Мистер…

Она хотела сказать, что мистер Кольраби хоть и восхищался им, но совершенно неправильно понимал его. Но она еще не была готова обсуждать и даже вспоминать Кольраби. Она никак не могла разобраться, что испытывает к нему, и от этого ей становилось не по себе.

— Судя по всему, — пожал плечами Клент, — твой отец был атеистом. То есть он ни во что не верил. Быть атеистом сейчас так же опасно, как и Птицеловом, за это сразу казнят.

Мошка помолчала немного, а потом сказала:

— Но, мистер Клент, что, если он был прав? Что, если так все и есть?

— Давай оставим этот вопрос ученым, им виднее.

— Но почему?

Мошка остановилась и посмотрела в лицо Кленту.

— А кто еще будет решать? — пожал плечами Клент, отводя взгляд и шагая дальше. — Уж не ты ли? О, я предвижу страшные времена, когда ты вырастешь и придешь к власти. Соборы пойдут под снос, упоминать про Явление или Почтенных будет запрещено, а детей начнут воспитывать в убеждении, что небеса пусты и бездушны.

— Нет, я…

Они проходили мимо ряда придорожных киотов и видели, как набожные люди подходят к своим Почтенным, возносят молитвы и оставляют подношения. Печенье для Добряка Черносвиста. Вяленая рыба для Добряка Случайника. Монеты для Добряка Серослава. Идолы в своих нишах смотрелись так потешно и трогательно, никто из них не возмущался, что ему уделяют мало внимания, все были довольны. Мошка вдруг испытала щемящую нежность к этим божкам. Они так разительно отличались от жестокого и ревностного фанатизма Кольраби. Может, отец прав и Почтенные — лишь игрушки, простые объяснения сложных явлений. Возможно и то, что мир повзрослел и теперь грустно прощается со своими игрушками, как взрослые провожают уходящее детство.

— Я не против Почтенных, — пробормотала Мошка. — Я бы не стала жечь их.

— Даже во имя истины?

— Истина здесь ни при чем!

Мошка вспомнила, как эти же слова говорила Кольраби, и, поборов неприятное чувство, попыталась сформулировать свои мысли иначе:

— Я имею в виду… Если я скажу людям, во что верить, они перестанут думать сами. Тогда их будет легко обмануть. К тому же вдруг я ошибаюсь?

— Но… если ты не можешь решить, что есть истина, и ученые мужи не могут, тогда кто же может?

— Никто. Или кто угодно.

Мошка взглянула на открытые окна, в которых набожные люди радостно и исступленно звонили в колокольчики.

— Наверно, для этого и нужен Молитвенный час, — сказала она. — Чтобы каждый мог встать и прокричать во всю глотку, что он думает. Не только ученые мужи и лорды в длинных париках, но и бродяги, коробейники, аптекари и пекари. Не только самые умные, но и простые люди, и безумцы, и даже преступники, и младенцы в своих кроватках, и вообще все-все, даже самый последний идиот. И даже развращенные, падшие души. Даже Птицеловы.

— Вы меня совсем запутали, мадам. Ведь если так, то истина окончательно потонет в этом болоте и никто не сможет отыскать ее.

— Может быть.

— Люди скорее заткнут уши и будут умолять, мол, скажите, что нам думать, во что верить.

— Может быть.

— Самые жуткие идеи разлетятся, как лесной пожар, от человека к человеку, и никто не сможет помешать этому.

— Может быть.