Хроники Расколотого королевства

— Первое, с чего они начали, — запретили девкам плясать на день святого Пискуна. А кого ловили, называли «дьявольскими плясуньями» и связывали им большие пальцы на ногах — так, что они едва могли ходить. А потом пошли чистки. Помню, в церкви целые скамьи пустели, люди пропадали семьями, а спрашиваешь, что стряслось, — все молчат.

Бокерби усмехнулся. Мошка в который раз поразилась, что взрослые могут смеяться, даже если в рассказе нет ничего смешного.

— Вот таким вот ползуном я был, когда заварилась каша, — продолжил мистер Бокерби и, сложив указательный и большой пальцы, «зашагал» ими по подлокотнику кресла. — Сущим крабом. Как сейчас помню, я тогда воровал рыбу под Липсом. Шел ночью домой. Луны нет — ни зги не видать. Так-то по берегу мельницы стоят, у каждой колесо на свой лад звучит — по ним обычно и узнавал дорогу. Но в ту ночь все колеса молчали. Я уж начал думать, околдовали меня и домой я теперь не вернусь, как вдруг вижу — движутся два огонька, повыше и пониже. Ясное дело, кто-то идет по мосту с фонарем. Так я перепугался, что на том мосту и просидел до рассвета. А как солнце встало, увидел, почему мельницы молчат. Все колеса были увешаны клетками с бочку размером, а клетки набиты людьми — мужиками, бабами, детьми — все одеты к празднику святого Джарри, и все мертвые. Птицеловы устроили облаву среди ночи: сворачивали им шеи и втыкали крылья.

— Крылья? — осторожно переспросил Клент.

— Наверно, кроме Манделиона, они такого нигде не вытворяли. Ну да, крылья на гвоздях…

Тут Бокерби наконец обратил внимание на Мошку, глянул на нее беспокойным взглядом и устало махнул рукой, как бы отгоняя это ужасное воспоминание.

— Можете представить, как все обрадовались, когда герцог вернулся с сестрой из Джотландии.

— Как он, кстати, поживает? — спросил Клент деликатно, словно справляясь о здоровье близкого друга.

— Да… Он уже не тот, что прежде. — Бокерби замялся, подбирая слова. — Мы тогда свалили Птицеловов, семнадцать лет назад, и он вернулся. Все ликовали — флаги, смех, шапки в воздух. Прошла пара лет, и началась заварушка с Мертвой Буквой, когда Книжники грызлись между собой. Герцог жестоко подавлял мятежи, но потом все вроде улеглось. Теперь снова начались беспорядки, и народ боится, что герцог выведет мушкетеров на улицы. Я против ничего не говорю, не подумайте. Просто его… методы управления год от года становятся все чудней. Но ведь это герцог! Аристократы — все чудаки…

Клент вздохнул:

— Что ж… Почтенные блюдут мудрость властей предержащих и дерут три шкуры с убогих. Спасибо за ваше радушие, мистер Бокерби, но боюсь, нам пора на алтарь сновидений. Если вы проводите нас в наши комнаты…

С этими словами Клент поманил Мошку пальцем, призывая ее следовать за ним.

Бокерби взял свечу и повел их из гостиной по коридору в маленькую комнату со столом, кроватью и клозетом. Там пахло мышами.

Едва Бокерби ушел, Мошка свалилась на койку у изножья большой кровати, но беспокойные мысли не давали ей заснуть. Как ни странно, выдав леди Тамаринд секрет Клента, она стала меньше его ненавидеть. Слишком много всего свалилось на нее за один день, и присутствие Клента непонятным образом успокаивало ее.

— Мистер Клент, герцог что, имбецил?

Клент на миг застыл, а потом огорченно покачал головой.

— Это мне награда за расширение твоего словаря. Еще раз услышу, что ты называешь герцога подобными словами, посажу тебя на сухой паек, пока не поумнеешь. В Манделионе неосторожное слово может стоить жизни.

— Но если он не имбецил, почему все говорят о его чудачествах и любви к симметрии?

— Ах, это, — сказал Клент и присел на подоконник. — Любовь герцога к симметрии восходит ко временам его пребывания у королев Мэриел и Пэри. Ты ведь слышала о королевах-близняшках?

— Они — внучки последнего настоящего короля?

— Очень хорошо. А ты знаешь, почему на всех портретах их руки скрыты в длинных рукавах?

Мошка, никогда не видевшая портрета королев-близняшек, покачала головой.