Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2

Из включенного магнитофона послышалось шипение, и голос Андрея отчетливо произнес: «Жопа!» В коридоре грянул гомерический хохот.

— Та-ак, Андрей с Барсуком в своем репертуаре, — засмеялся Миша, отматывая испорченный дубль.

Андрей, задыхаясь от смеха и вытирая слезы, вошел в номер и протянул Мише магнитофонную кассету.

— Извини, чувак, не мог удержаться. Вот кассета с музыкой.

— Давайте больше не портить. Без монтажа снимаем, я могу предыдущую сцену стереть. И не шумите за дверью!

— Все, все, чувак, извини… Уйдем на другой этаж.

Снять сцену не могли долго. Каждый раз, когда на счет пять включалась музыка, или Раздолбай, или Диана, или сам Миша начинали давиться хохотом. Несколько раз Диане удавалось встать и дойти до балкона, но в этот момент в музыке звучал самый тревожный пассаж, и он спускал смеховой курок для всех троих. Можно было сказать, что они с этой сценой мучились, но для Раздолбая это были самые приятные минуты в жизни — красивая девушка ходила по его номеру полураздетой, ложилась в его постель, звонко смеялась, встряхивая копну пушистых волос… Он рассматривал ее фигуру, втайне желая найти какой-нибудь изъян, чтобы любовь не растерзала его насмерть, но фигура была безупречной — как у девушек с календарей. Когда съемка закончилась, Раздолбай словно вынырнул из теплого молока и, как ни старался, не мог скрыть огорчения.

— Чувак, не вешай нос, — подбодрил его тихонько Барсук. — Сейчас мы уйдем, ляжешь в кровать, вспомнишь, кто там лежал, у тебя вскочит… Только потолок не забрызгай.

Раздолбай ухарски хмыкнул в ответ, но сам ощущал беспомощность. Он был ухарем, только листая «Пентхаус». Влюбившись по-настоящему, он вознес объект любви на такой пьедестал, что мог лишь взирать на него снизу с благоговейным трепетом, и шутку про «забрызгивание потолка» посчитал кощунством. Он знал, что когда все уйдут, он ляжет в постель, хранившую тепло Дианиного тела, и будет прокручивать снова и снова все, что впитали его глаза, но в этих мыслях не посмеет даже сдернуть с плеча Дианы бретельку майки.

— Эй, на землю спустись! — дернул его за рукав Андрей. — Люди с тобой прощаются.

Раздолбай очнулся, пожал протянутую лапищу Барсука и хотел обворожительно улыбнуться Диане, но улыбка получилась заискивающей. Диана ответила вежливым кивком и вышла, унеся с собой счастье этого волшебного вечера. Миша Мороз попрощался с Раздолбаем неожиданно крепким для тщедушного скрипача рукопожатием.

— Спасибо тебе за помощь, — сказал он, — если хочешь, приходи завтра к нам в гости. Я обычно до шести занимаюсь, потом мы что-нибудь дотемна снимаем, потом дома пьем чай. Но завтра Диана уедет в Ригу, а она у нас главная актриса, так что сразу после шести будем тусить. За тобой кто-нибудь из компании придет, приведет к нам.

Раздолбай ликовал. Приглашение Миши означало, что он почти внедрился в компанию, и оставалось еще раз произвести хорошее впечатление, чтобы закрепиться наверняка. Для этого, правда, необходим был кураж, который улетучился, как только Миша сказал про завтрашнее отсутствие Дианы, но Раздолбай верил, что ради будущих встреч сумеет быть искрометным.

Первый день в Юрмале завершился. Он не просто принес много радостных впечатлений — это была новая жизнь, для которой даже хотелось придумать название. В обычной жизни почти все было скучно, предсказуемо и относилось к категории «надо», а не «хочется». Эта жизнь тянулась, как бесконечный подъем в гору, и всегда определялась кем-то другим — школой, родителями, расписанием вступительных экзаменов.

Новая жизнь летела в лицо, будто Раздолбай мчался с горы на велосипеде, и радовала чувством абсолютной свободы.

«Своя жизнь! — придумал он. — Это будет называться „своя жизнь“».

Радуясь удачному названию, а еще больше тому, что «своей жизни» было впереди целых восемнадцать дней, Раздолбай погасил свет и забрался в постель. Как только его голова коснулась подушки, запах легких духов тонкой змейкой вполз в его ноздри и впился в сердце.

«Ну, это уже слишком!» — испугался он, ощутив, что падает в любовь еще глубже, хотя думал, что достиг в этой бездне дна.

Он провел рукой по подушке, и под пальцами у него оказался длинный каштановый волос. Понимая, что это глупо, но, не желая себя сдерживать, он свил его в колечко и поцеловал.

«Влюбился… Влюбился по уши…» — шептал он про себя, замирая, как на качелях.

ГЛАВА ПЯТАЯ

«Влюбился!» — первое, что подумал Раздолбай, пробудившись утром. Жить с новым чувством было так интересно, словно всю жизнь до этого перед глазами крутился какой-нибудь скучный фильм про колхозников и вдруг запустили приключенческое кино.

«Своя жизнь! — радовался Раздолбай, слетая с кровати, как подхваченная ветром пылинка. — Своя жизнь!»

Ощутив себя позавчера взрослым, он только теперь понял, что это на самом деле значит. Быть взрослым — это жить «своей жизнью»: свободной, непредсказуемой, освещенной влюбленностью. Своя жизнь превращала в приключение даже такую простую вещь, как завтрак.