Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2

Нервический характер Мишиного отца объяснялся удивительным парадоксом — великий пианист люто ненавидел играть на рояле. Это стало делом его жизни под давлением мамы, которая даже подкладывала ему пятилетнему куриные яйца под рояльный стульчик, убеждая, что он «высиживает цыпляток» и поэтому не имеет права вставать. К моменту, когда мама умерла, верить в цыпляток маэстро давно перестал, но менять профессию было уже поздно — слишком хорошо у него получалось, чтобы забросить. Полдня Мишин папа проводил в депрессии, приговаривая «Эх, не по профессии я пошел», потом брал волю в кулак и отправлялся на свою Голгофу. К вечеру он разыгрывался, и искушенные в музыке отдыхающие собирались иногда перед закрытой дверью концертного зала, чтобы восторгаться виртуозным исполнением Бетховена или Рахманинова. Горе им было, если они не успевали уйти и попадались исполнителю на глаза.

Маэстро на дух не переносил посторонних, которыми были все, кого он видел меньше десяти раз в жизни, и, разумеется, Мишины друзья когда-то выводили его из себя. Но постепенно он к ним привык и даже пил иногда вместе со всеми чай. Огромный и грузный, всегда всклокоченный и угрюмый, в редкие дни он превращался в милейшего человека, много шутил, смеялся и рассказывал интересные вещи. Метаморфоза объяснялась просто — в эти редкие дни Мишин папа позволял себе не играть. По случаю прощалки он наверняка устроил бы себе выходной, но и в добром настроении не потерпел бы у себя в гостях двух незнакомцев.

— Скажи мне заранее, если он уйдет, — попросил Раздолбай, убежденный, что присутствие Валеры и Мартина придаст ему храбрости.

В день прощалки воробышки трепыхались у Раздолбая в горле с самого утра. Он представлял, как дождется темноты и приведет Диану к укромной лавочке под раскидистым кустом сирени, что рос на заднем дворе Мишиного дома. Там они сядут рядом, и он скажет, что хочет сообщить ей кое-что важное. Вернее, сначала скажет, а потом они сядут. Или сначала скажет, а потом пригласит к лавочке. Нет, так можно спугнуть. Сначала пригласит, потом скажет, а потом они сядут рядом. Дальше фантазировать становилось совсем страшно, и чтобы дар речи не предал его в последний момент, Раздолбай разучивал свое признание наизусть.

— Диана, тут такое дело… Влюбился я, и не на шутку, в тебя то есть, и, не считая ваши отношения с Андреем серьезными, хотел бы, если так можно выразиться, наставить ему «рога», — снова и снова повторял он, обращаясь к мысленному образу Дианы.

Дальше он предполагал замереть и ждать ответа, от которого его сердце или вознеслось бы к вершинам ликования, или грянулось бы оземь, разлетевшись на черепки. На черепках Раздолбай заранее планировал сплясать танец демонстративного кутежа, чтобы никто не увидел, как он страдает, и именно для этой цели ему нужны были рядом Валера и Мартин.

«Пожалуйста, ну пожалуйста, порепетируйте что-нибудь заковыристое!» — мысленно умолял он Мишиного папу.

Маэстро пришел в Дом композиторов к обеду мрачный, как проигравший картежник. Итальянские антрепренеры пригласили его сыграть в нескольких городах программу Листа, и это значило, что выходные отменялись надолго.

— Не по профессии я пошел, — вздохнул знаменитый пианист, закрываясь в концертном зале, и не успел он горестно склониться над роялем, как Раздолбай помчался в совминовский пансионат за своей «группой поддержки».

Мартин и Валера повели себя в новой компании предупредительно и дружелюбно. Они помогали растапливать угли для шашлыка, нанизывали на шампуры мясо, охотно слушали других и не стремились много говорить сами.

— Отличные чуваки, чего ты их раньше не звал? — удивлялся Андрей.

Когда на столе появились две бутылки «Советского шампанского» и бокалы на тонких ножках, Мартин выдал первую номенклатурную тираду.

— Не советую открывать шампанское так быстро, пусть постоит, — сказал он Барсуку, когда тот принялся откручивать витую проволочку на бутылке. — Эпикурейцы учили, что ни одно удовольствие нельзя получать сразу. Его надо ждать с вожделением, и тогда ты всегда сможешь дико обламывать свое ненасытное эго, склонное к пресыщению, и будешь король.

Барсук, речь которого состояла из простых односложных фраз, застыл на месте.

— Ой, как вы интересно говорите! — воскликнула Диана. — Можно еще раз, я про эго не поняла.

— Обычно я не повторяю дважды, чтобы не тормозить поток жизни, но ради твоей редкой красоты сделаю исключение. Ненасытное эго, склонное к пресыщению, надо дико обламывать, чтобы не терять к удовольствиям вкус.

— Здорово сказано! — искренне восхитилась Диана.

«Кадрится, гад!» — подумал про себя Раздолбай и метнул в Мартина испепеляющий взгляд.