Хроники Розмари

– Э-эй! Ты как? Живой? Понимаю, тебе не очень-то интересно все это. Но я все-таки дорасскажу. После того как я избавилась от пистолета, я села в машину, отъехала на соседнюю улицу и всю ночь проревела в тачке. За окном шел снег, а мне казалось, что это падает на город сама смерть… Утром я поехала за шубами. Все делала как во сне. Летела по заснеженным улицам, заправлялась бензином, что-то ела по дороге, кажется яблоки… Я до сих пор не понимаю, почему они запланировали убить меня именно в Москве, в той квартире, а не в машине. Но, думаю, для того, чтобы никто не заподозрил Алевтину. Хотя теперь этого никто уже не объяснит. Когда тело Алевтины привезли и Коля узнал о похоронах, я поняла, что проиграла: он не станет молчать, расскажет все… Я знала, что он пьет на складе – один, поминает свою любовь, и ради того, чтобы избавиться от меня, от убийцы своей ненаглядной Али, он способен на все. После кладбища, где я должна была появиться обязательно, тем более что мне важно было, чтобы меня там видели, я вернулась на улицу Рахова; нарисовалась и там, среди поминающих… Потом вышла из квартиры, спустилась, села в машину и поехала на рынок. Уверена, что меня никто не видел. Все сидели за столом и что-то ели, пили, нахваливали селедку, купленную, между прочим, – вдруг оживилась она, – на мои деньги!.. Рынок – совсем рядом, три минуты езды. Я сразу пошла туда, на склад. Шел снег, на рынке уже никого не было – короткий день… Я знала, как пройти туда, чтобы меня никто не увидел. Нашла мужа в подсобке, где он спал, рядом храпел пьяный сторож… И я убила Колю. Просто представила себе, что сжимаю горло гуся. Вот только не спрашивай меня, почему именно гуся… не знаю! Но я не могла допустить, чтобы он, задумавший мое убийство, избавился от меня, засадив за решетку… Вот так. Хочешь знать, что было потом? Я быстро вернулась на улицу Рахова, забрала к себе девчонок с поминок, где все чуть не передрались, и мы напились, расслабились… И я внушила себе, что ничего не знаю – ни кто убил Алевтину, ни кто удушил Колю. Я старалась вести себя как обычно. Даже предлагала им шубы. Мол, похороны похоронами, а жизнь-то продолжается, купите, девочки, шубы по дешевке. И мне тогда было совсем не страшно. Вот только сейчас мне становится не по себе, когда я вспоминаю их обоих – Колю и Алю – и понимаю, что больше никогда не увижу их… Скоро похороны Коли. Но я постараюсь взять себя в руки. А что еще остается делать? Ты все молчишь? А тебе не страшно, черт бы тебя подрал?! Или ты такой же слизняк, как и Коля? Ты боишься меня? И правильно! Уж лучше, чтобы меня боялись, чем я кого-то. И все равно я выиграла, потому что я – живая. А теперь я пойду спать. Потому что я тебя придумала, тебя нет, и мне некого бояться. Завтра я позвоню одной сволочи и попробую найти замену Алевтине, не стану же я в такой мороз торчать на рынке…

Людмила подошла к чучелу и со знанием дела вытащила из халата подушки, раскидала их по ковру, по шкуре, потом швырнула халат в кресло и, пошатываясь, поплелась в спальню. Рухнула на постель и через пару минут уже громко, заливисто храпела.

24

Чагина выпустили только через четыре дня – ровно столько времени понадобилось Аникееву, чтобы с помощью своих саратовских коллег разыскать Людмилу Григорьеву и добиться от нее признательных показаний. Он сам лично допрашивал ее в тесном и душном, прокуренном кабинете прокуратуры. Задавая наводящие вопросы и используя лишь основную версию Дины Караваевой плюс пятьдесят процентов блефа, он заставил ее признаться в совершении двух убийств. Григорьева, судя по ее внешнему виду, последние дни сильно пила, а потому чувствовала себя отвратительно, ее постоянно тошнило, и она без конца требовала от Аникеева сигарет и холодного пива. Еще она рыдала, материлась, часто сморкалась в огромный клетчатый платок (Аникеев подумал еще, что этот платок она наверняка покупала мужу), и под конец она физически так расклеилась, что ее под конвоем отправили в туалет…

Дина все это время страдала в одиночестве в ожидании звонка от Аникеева – расставаясь, он пообещал позвонить ей в случае какого-то определенного результата. Она видела: он благодарен ей за помощь, а чек с бензиновой станции, доказывающий, что Григорьева выезжала из Саратова и заправлялась в Москве, рано или поздно сыграет свою решающую роль. Кроме того, Дина почему-то была уверена, что среди бумаг и вещей Людмилы непременно обнаружатся и другие доказательства ее причастности к убийству. Большие надежды она возлагала на свидетельские показания людей, которые не могли не заметить такую колоритную личность в здании, где размещался офис Чагина. Кроме того, Людмилу могли заметить, когда она входила на территорию рынка, где ее все знали в лицо. Понимая, что Людмила находилась в возбужденном состоянии, Дина надеялась, что она, не имеющая опыта в подобных делах, запросто могла проколоться и в другом, но для доказательства ее вины, по мнению Дины, все равно требовалось время.