Хроники Рыжей (Трилогия)

Мы шли к горам два следующих дня, с трудом пробираясь сквозь девственные лесные дебри и боясь сломать хоть одно растение или раздавить мельчайшее насекомое. Все здесь выглядело настолько совершенным, что малейшее нарушение этой божественной красоты казалось нам страшным кощунством, недостойным любого справедливого человека. Нас впустили в первозданный мир, заслуживающий самого бережного отношения. Мир, отражающий состояние наших душ, жаждущих обновления и просветления. И жаль, что я тогда не понимала главного: как и на Ранмир, сюда тоже впускают лишь за плату, способную стать слишком дорогой и несоизмеримой….

Лес закончился неожиданно. Мы увидели округлую, залитую светом полянку, сплошь засаженную кустами роз, цветущих огромными белыми бутонами. Густой аромат кружил голову, вызывая восторженное опьянение и неверие собственным глазам, потому что в центре розария стояла она, высеченная из белоснежного, пронизанного розовыми прожилками мрамора. Она выглядела неправдоподобно живой, погруженной в многовековой беспробудный сон. Длинная лебединая шея, свободно распахнутые серебристые крылья, широко раскрытые сапфировые глаза… Такие красивые, такие страдающие, но – незрячие. Все линии ее изящного тела отличались гармонично законченными и идеальными пропорциями, правильнее говоря – перед вами находилась исходная красота, самая безупречная в этом мире. Мраморная статуя драконицы высилась среди роз, будя тоску по чудесному, безвозвратно ушедшему от нас прошлому…

– Как она прекрасна! – очарованно простонал Эткин. – Наша царица…

– Смирись, друг, – горестно склонился в галантном поклоне Марвин. – Окажем дань уважения царице, коей уже нет. Нам осталась лишь эта статуя да не менее красивая сказка. Былого – не вернуть.

– Нет, – не желал сдаваться разочарованный дракон. – Я не верю. Она слишком похожа на живую…

– Это холодный камень! – уверенно постучал по боку статуи Генрих. – Смирись, брат… – Он стукнул сильнее.

Эткин строптиво нахмурился, возмущенный вопиющей бесцеремонностью барона. А я… Мне на миг показалось, что по белоснежной поверхности каменной драконицы прошла едва уловимая дрожь боли… Я присмотрелась внимательнее и неожиданно заметила слезу отчаяния, одиноко застывшую в ее сапфировом глазу…

– Эткин! – радостно закричала я. – Ты прав. Она – жива!

Глава 4

– Мелеана, ну сделай же что–нибудь, – всхлипывающе упрашивал дракон, пытаясь молитвенно сложить все четыре лапы сразу, – заклинаю тебя!

– Что сделать? – Я мучилась от безысходности, не находя выхода из создавшейся ситуации и абсолютно не догадываясь, чем мы можем помочь мраморной Ларре. Безрезультатно перепробовавший десятки заклинаний Марвин раздосадованно тер лоб и бессильно ругался.

«Логрус, – напрягала я память, – тени в колодце Пустоты назвали меня Разбудившей драконов. Но чем и как можно вернуть к жизни уснувшую статую?»

– Песней, – категорично заявил Эткин. – Но отнюдь не какой попало, а именно твоей песней, Мелеана! Разбуди Ларру, расскажи ей, как сильно она нам нужна, тронь потаенные струны ее души, поведай ей что–то свое, женское…

«Женское? – мысленно рассуждала я. – Но что я знаю о душе драконицы? Она молода внешне, но так стара внутренне. Боится ли она времени, жалеет ли о прожитых годах? Через какие испытания она прошла?»

Песня родилась сама, наливаясь почти осязаемой энергетикой, гремя торжественным крещендо [66]ушедшей боли и вновь обретенной надежды:

Над острыми кручами гор,

Где коршунов стая гнездится,

Вплетаясь в межзвездный узор,

Летает драконья царица.

Пусть снежной холодной крупой

Предгорье с утра замело,

Но солнечный отблеск скупой

Поднимет ее на крыло.

Дыхание ветра поймав,

Плывет над простором земли,

Закон притяженья сломав,

Как могут драконы одни.

С высот благосклонно глядит,

Как славит пришествия день

Народ, над которым парит

Ее благодатная тень.

От жалоб, где стынет слеза,

От прочих проблем непростых —

Закроет царица глаза

Заслонами век золотых.

Она разучилась любить

Крылатых драконов–самцов,

Она, если нужно, убить

Способна хоть сотню бойцов.

Не властно над нею добро,

И зло в ней не будит души.

За помощь сулить серебро

Ей, грешник земной, не спеши.

Она безразличьем полна,

В ней сила божественных воль,

Она исчерпала до дна

Возможных страданий юдоль.

Уже искупила вполне

Свои и чужие грехи

И даже у Бездны на дне

О небе писала стихи.

Но истина только одна

Нужна ей средь тысячи строк:

В драконах душа не видна —

Дракон навсегда одинок.

Быть может, к ней старость близка,

Но снова над гнездами птиц

Летает – как смерть, как тоска —

Царица драконьих цариц…

Переход к тишине стал болезненным, будто удар под дых. Потрясенно молчал Марвин, забавно хлопал глазенками разбуженный моим пением Люций, бесшумно рыдал Эткин…

Но тут статуя мраморной драконицы вдруг устало опустила крылья, с наслаждением потянулась, словно заспавшаяся гибкая кошка, и проникновенно глянула на меня влажными, ожившими глазами.