Хроники сыска

Рубочкин, схватившись обеими руками за разрубленную гортань, повалился на бок и принялся лихорадочно сучить ногами. Он хрипел, пускал кровавые пузыри; бордовое пятно быстро расползалось под ним по мостовой. «Убил! – ошарашенно подумал Благово. – Как же я теперь в Чуварлей приеду? А Титус?» Он задрал венгерку, отхватил от рубахи большой лоскут и принялся неумело перевязывать раненого. Тут с черного хода выбежал на двор еще один мастеровой, расхристанный, без фуражки, но с гармоникой в руках. Невзирая на ранний час, он был уже в стельку пьян.

– Ты это чиво? – наклонился он над раненым обывателем. Потом заметил кровь, осмотрелся, увидел сцену с перевязыванием и сразу озверел.

– Падлы! Мишку убили?! Ща я до вас доберуся…

Отбросив инструмент, он кинулся на Благово с кулаками. Сыщик увернулся, отбежал в сторону и задул в полицейский свисток. Однако вместо городового на шум прибежало еще четверо столь же пьяных артельщиков.

– Полиция! – крикнул им коллежский асессор. – Бегите скорей за доктором – здесь раненые!

– Да уж, дохтур тебе спонадобится, – буднично сказал самый рослый из вновь прибывших и стал неспешно засучивать рукава.

Тут Павел Афанасьевич понял, что крепко влип. Рубочкин истекает кровью, подмоги не видать, а эти дураки сейчас примутся за него всерьез. Он нагнулся, подобрал саблю и грозно пообещал обступившим его личностям:

– Зарублю.

Сказано это было негромко и без аффектации, и потому прозвучало убедительно. Мастеровые отступили на шаг, заспорили:

– Ну его! Вишь – офицер, нас же потом и засудят. Пущай полиция разбирается!

– Чево «офицер»! Мишку убил, дворник без глаза валяется, и вон тот еще хрипит! Обходи его с боков и бросайся все сразу!

Благово, не опуская сабли, продолжал наяривать в свисток, но в колодце двора звуки гасли. Двое пьяниц отстали, но трое других сговорились и начали окружать сыщика. Он прижался спиной к стене. Болело обожженное лицо, ныла контуженная ключица, а более всего удручал идиотизм происходящего… Выпад налево – точнее, имитация выпада (Благово очень опасался поранить кого-нибудь из этих пьяниц); мазурик отскочил. Правый было метнулся в атаку, но клинок уже глядел на него.

– Васька, брось, ведь взаправду зарубит.

Троица принялась опять вполголоса совещаться.

– Я полицейский офицер, – воспользовался передышкой Павел Афанасьевич. – И дворника, и вашего товарища стрельнул вон тот, который хрипит. Я гнал его и достал саблей. Но он нужен мне живой! Ему и вашему Мишке – обоим срочно требуется доктор. А вы только время транжирите, рвань питерская! Ну-ка, быстро: один за доктором, другой за городовым!

Артельщики слушали его с видимым напряжением, но мало что понимали. И тут наконец раздался топот, и во двор вбежал солдат с винтовкой – подчасок от Военного министерства. Увидев происходящее, он немедленно закрыл собой офицера, взял винтовку «на руку» и навел ее на мазуриков.

– Значитца, тот убил. Не энтот, – задумчиво сказал обладатель гармошки, после чего не спеша вынул из сапога нож и пошел к Рубочкину. Тот, замотав шею обрывком рубахи, держался из последних сил. Увидев приближающегося к нему диопсода[22] со зверской физиономией, Рубочкин только зажмурился.

– Назад! – рявкнул Благово так, что у самого в ушах зазвенело, и ударил гармониста саблей плашмя по затылку. Одновременно с этим солдат выстрелил на воздух. Тесный двор заволокло дымом, замелькали какие-то тени. Когда дым рассеялся, способные передвигаться убежали; остались лишь сыщик с подчаском, убитый дворник и трое раненых. Вскоре примчались долгожданные городовые, появилась карета с доктором, собралась толпа зевак. Коллежский асессор показал старшему свой билет с фотопортретом и отправился с ним к градоначальнику – давать объяснения по поводу происшедшего. От Трепова сыщик вернулся в Военное министерство и рассказал Кунцевичу, что призошло. Скрипнув зубами, тот пошел докладывать Милютину.

Через час в кабинете последнего стоял навытяжку генерал-майор Кострубо-Карицкий. Лицо его было покрыто красными пятнами, холеные усы подрагивали. Благово, переодетый в партикулярное платье, сидел в кресле; разгневанный Милютин мерил шагами кабинет.

– Полковник Кунцевич передал вам от моего имени не соваться в историю с сумским гусаром князем Порюсом?

– Точно так, ваше высокопревосходительство!

– Почему же вы не выполнили точно обозначенного моего распоряжения?

– Виноват, ваше высокопревосходительство! Понятие о чести офицера… побудили меня, так сказать… высказать свое отношение. Я человек чести!

– Вы отказываете в понимании чести коллежскому асессору Благово? Который ведет свой род, если не ошибаюсь, с четырнадцатого века…

– Этот господин обозвал меня идиотом!

– Он как нельзя более прав, генерал. Честь офицера… Вы знаете, что наделали вашим длинным языком? Поставлена под угрозу операция по защите наших конно-мобилизационных планов. Господин Благово чудом не погиб – он контужен произведенным в упор выстрелом. Имеются жертвы среди обывателей. И все это потому, что вам захотелось посудачить на тему офицерской чести?