Хроники сыска

– Сережа, успокойся и более не расстраивайся. Утешь себя тем, что иначе мы бы и не встретились. Я же главный сыщик здесь! И использую служебное положение. Начальство, равно как и жена, ничего не узнают. Никаких протоколов, разумеется, не будет. Мундир мы тебе построим. Поживешь пока у меня на правах дорогого гостя. На пропажу орденов и форменного билета выдадим тебе справку за подписью полицмейстера, что тебя обворовали спящего, в поезде. Это теперь сплошь и рядом.

– Паша! Благодетель!

– Сейчас заберем из гостиницы то, что они тебе оставили, я оплачу счет и – ко мне. По пути заедем к портному, снимем мерку. У нас есть хороший военный портной. А в нашем депо при сыскном отделении тебя приоденут и загримируют. Несколько дней, покуда шьется мундир, будешь ходить по городу с моим агентом и искать эту рыжую шельму. Мы еще посмотрим, чья взяла! Отольются кошке слезы капитана второго ранга!

Тут в кабинет зашел Титус и доложил:

– Павел Афанасьевич, записка из Первой Кремлевской части. Пропал Мойша-Рива Бомбель, провизор с Алексеевской улицы. Грабеж с подозрением на убийство. Просят выехать на место происшествия.

– Паша, не бросай меня! – взмолился Голенищев-Кутузов-Толстой. – Я только белый свет взвидел!

– И то правда, – охотно согласился Благово. – У меня, чай, помощники есть. С утра облава, затем этот мошенник с варом в сапогах, теперь подозрение на убийство… Я встретил старого товарища! Никуда не поеду. Ты, Яан, чем сейчас занимаешься?

– Фальшивыми закладными на земли в Привисленском крае.

– Хорошее занятие. Тогда пусть Лыков едет на Алексеевскую и разбирается. Он парень здоровый, молодой, не уезженный – вот пусть службу и несет. Я в его годы на вахте… за целый пароходофрегат… Передай ему мое приказание.

И Благово снова обратился к приятелю:

– Ну, давай, Сережа, рассказывай.

– Про что?

– Про новинки. Я ведь отстал от флота. Какая толщина у основного броневого пояса на твоей канонерке?

Так Алексей поехал на предполагаемое убийство, надеясь в душе, что тревога ложная.

Аптека Бомбеля находилась на углу Алексеевской улицы и Ковалихинской осыпи и выходила окнами на Звездин пруд. Тихое, но многонаселенное местечко; хватает и больных. Судя по витрине, дела у провизора шли неплохо. До сих пор…

У входа в лавку титулярного советника уже поджидали помощник пристава, дворник и хозяйка домовладения, купеческая вдова Вихорева.

– Вот, ваше благородие, такой жилец был тихий да хороший, – запричитала вдова. – Завсегда при деньгах. Может, его уж и живого нет? Кажинный день в восемь часов у меня во втором этаже завтракал, опосля чего шел аптеку отпирать. И квартировал здесь же, во флигеле. А нынче нет и нет, нет и нет… Я во флигель-от стучусь, а ни гу-гу. Я в лавку – там заперто. Заглянула-от в щелку между ставнями, а тама погром! Я сразу Василия в часть послала. Замки-от целы, а внутре погром… Чудеса.

Дворник Василий, с отечным лицом пьяницы, подтвердил сказанное вдовой коротким «угу».

– Ты ночью шума не слышал? – спросил его Алексей.

– Тихо все было, вашебродие, – кротко доложил Василий. – Мимо нас, напримерно, и муха не пролетит!

И дыхнул на сыщика таким перегаром, что едва не свалил с ног.

– Внутрь заходили? – поинтересовался Лыков у помощника пристава, молодого и румяного поручика Григораша.

– Нет, только дверь отперли запасными ключами и ставни. Замки не сломаны, значит, он сам впустил тех, кто рылся. Как увидели, что внутри, вызвали сыскное. Думаешь, здесь убийство, да? При мне в части еще не было убийства…

– Эх, Павлуша! Наглядишься до пенсиона. Пошли.

Полицейские зашли в аптечную лавку. Погром действительно был. На полу валялись ящики от буфета, какие-то пустые коробки и несколько склянок. На окне, не тронутая, стояла большая банка с пиявками. Видно было, что искали второпях. В углу на столе виднелись серебряные ступка и пестик, рядом лежала открытая кастрюлька с серебряными опилками для амальгамы. Что же это за налетчики, что пренебрегают «скуржой»?[72]

Ответ на этот вопрос Лыков нашел под буфетом. На полу, едва заметные, лежали в ряд четыре крохотных конуса белого порошка. Титулярный советник аккуратно собрал их в конверт, понюхал, попробовал на язык.

– Что это? – спросил Григораш, с любопытством наблюдая за манипуляциями Алексея. Он полгода лишь как перевелся в полицию из крепостной артиллерии, и проза службы еще не постигла его.

– Обычная мука. Кажется, провиантская. Хотя нет, бери выше – пеклевань![73]

– Мука? В аптеке? Как она здесь оказалась?

– Полагаю, высыпалась из одной из этих коробок. Надо найти, из какой именно.

– Зачем аптекарю понадобилась пеклевань? Мацу печь?

– Ну, например, он продавал ее заместо кокаина уголовным, и те его за это убили.

Поручик несколько секунд ошеломленно смотрел на Лыкова, потом воскликнул:

– Здорово! В жизни бы не догадался! Убежден, что так именно и было. Вы все там, в сыскном, такие? Леш, прими меня к себе, я буду стараться!

– Вакансий сейчас нет, – важно ответил польщенный в душе Алексей. – Но я возьму тебя на заметку.

– Спасибо!