Хроники. Том первый

Следующей мы попробовали «Большую часть времени»[108]. У нее не было мелодии, поэтому придется тренькать на гитаре, пока не нащупаю. Я никогда не предлагал определенных мелодий — лишь самые общие аккорды, но Дэну показалось, будто он что-то слышит. И оно превратилось в медленную меланхоличную песню. Дэнни в нее вложил столько же, сколько любой музыкант. Он добавлял слои разных партий, и вскоре у песни наметились какие-то угол зрения и смысл. Беда в том, что стихи не доносили меня туда, куда мне хотелось попасть. Песня не расцветала, как следовало. Я бы легко отказался от пяти-шести строк, если бы иначе фразировал куплеты. Но с тем, что мы делали, Дэн обходился правильно. Однако все случилось так же, как и с первой песней. По ходу дела я начал к ней относиться иначе. Похоже, она скорее о времени вообще, а не о том, про что сочинилась у меня вначале. Мне казалось, что во всей мелодии насквозь, на разных уровнях должны тикать часы, вроде Большого Бена. Биг-бэндовая обработка тоже была бы ничего. В уме я уже слышал, как пою эту песню с оркестром Джонни Отиса. Нужно было ворочать множество строк текста, и я чувствовал, как у меня начинается творческий ступор. Дэнни вложил сколько мог атмосферности и ничему не давал расползтись, но мне эту песню из рук выпускать не хотелось. Можно было менять текст, однако шаблоны уже укоренились. Мелодия набирала вес поминутно, и никакая одежда ей не подходила. Все было зажато и застойно.

Мы доработались до упора. Чтобы все раскочегарить, Дэну придется быть шаманом. Песня, с самого начала казавшаяся незавершенной, по мере того, как мы катились дальше, стала лишь незавершеннее. Я не понимал, во что вообще ввязался. Мне казалось, что все тяготы звукозаписи у меня уже позади. Зачем мне вообще все это? Дело не в том, что я презирал эту песню, — мне просто не хватало силы воли работать над ней дальше. В тексте было столько туманного смысла, а в самой песне ничего не преображалось, даже со всей этой атмосферностью.

Посидев и поговорив немного с Дэнни и Малколмом, я записал «Достоинство» только с Брайаном и Вилли. Эта песня оказалась первой, где все осуществилось, а не просто пригрезилось. Мы послушали ее, и Дэн воодушевился, сказал, что песня очень многообещающая, — и договорился, чтобы на следующий день ее записали Рокин Дупси и его «Кейджун Бэнд». С тем, как ее только что записали мы, — с минимумом инструментов и выдвинутым вперед вокалом, — все было в порядке, но я знал, что пытается сделать Дэн, и мне хотелось посмотреть, как он это сделает, поэтому меня никак не напрягало то, что песню перезапишут. Мне это не казалось неразумным.

По пути к дому я миновал местный кинотеатр на Притания-стрит, где показывали «Могучего Куинна»[109]. Много лет назад я записал песню с таким же названием — в Англии она стала хитом, и мне было интересно, о чем же сам фильм. В конечном итоге я от всех сбежал и пошел его смотреть. Оказалось — детектив, саспенс, ямайский триллер с Дензелом Вашингтоном в роли могучего Ксавье Куинна, детектива, распутывающего преступления. Смешно — таким я его себе и представлял, когда писал песню «Могучий Куинн». Дензел Вашингтон. Должно быть, мой поклонник… через много лет он сыграет боксера Урагана Картера, еще одного героя моей песни[110]. Интересно, подумал я, не сыграет ли Дензел Вуди Гатри? В моем измерении реальности вполне мог бы.

В доме на Одюбон-плейс на кухне всегда работало радио, и оно всегда было настроено на WWOZ, великолепную новоорлеанскую станцию, которая передавала главным образом ранние ритм-энд-блюзы и сельские южные госпелы. Моим бесспорно любимым диск-жокеем была Бурый Сахар. В эфир она выходила около полуночи и ставила записи Вайнони Хэрриса, Роя Брауна, Айвори Джо Хантера, Литтл Уолтера, Лайтнин Хопкинса, Чака Уиллиса, всех великих. Она часто составляла мне компанию, когда все остальные уже спали. У Бурого Сахара, кем бы она ни была, голос звучал густо, медленно, сонно, он истекал патокой, звучала она такой большой буйволицей, она несла околесицу, отвечала на телефонные звонки, давала советы в любви и крутила пластинки. Я думал, сколько же ей лет. Интересно, знает ли она, что ее голос меня привлек, что он наполняет меня внутренним покоем и безмятежностью, снимает фрустрацию? Слушать ее — успокоение. Я пялился в радиоприемник. Что бы она ни говорила, я видел каждое слово. Я мог слушать ее часами. Где бы она ни была, я хотел оказаться там целиком.