Хроники царя Давида

Оба согласились, что иметь такую опись было бы весьма желательно; а Ахия даже слышал, что она должна быть составлена, как только архив разместится на постоянном месте в верхнем этаже Храма, который повелел возвести мудрейший из царей Соломон. Элихореф же заявил, что человек предполагает, а БОг — располагает; вот прибудет из Египта новая партия лошадей для царя, которых поместят в конюшни, тогда видно будет, чем вообще все это кончится; после этого оба снова погрязли в споре.

Я предложил все-таки поискать архивы Сераии, писца царя Давида; Элихореф с Ахией поднялись и пошли со мной, причем Элихореф выбрал первый ряд стойл с левой стороны конюшен, Ахия — третий ряд с правой стороны, а я — второй посредине. Мы рылись в глиняных табличках и кожаных свитках, и поднялись столбы пыли, подобные столпу, взметнувшемуся пред детьми Израиля во время их пути из Египта через пустыню. Но если дети израилевы, пережив множество лишений, все же достигли земли, обещанной им ГОсподом, то ни Элихорефу, ни Ахие, ни мне так и не удалось разыскать архивы Сераии. И когда колени наши уже дрожали, руки болели, а сами мы покрылись потом, пылью и паутиной, мы прекратили поиски, а Элихореф, с трудом поборов приступ кашля, заявил:

— Да нашлет на меня БОг все кары небесные, если я еще хоть раз прикоснусь хотя бы к одной из этих табличек.

А Ахия предусмотрительно добавил:

— Аминь.

— Да простят господа слуге своему эту дерзость, — отвечал я, — но осмелюсь заметить, что я тоже устал и измазался, как и вы оба; к тому же у меня две жены, о которых я должен заботиться, и наложница, которую я должен удовлетворять. Тем не менее я не знаю ни устали, ни уныния, служа мудрейшему из царей Соломону, и посему с вашего милостивого разрешения приду сюда еще раз, причем в сопровождении двух рабов, сведущих в грамоте и расшифровке различных письмен.

На что Ахия заметил:

— Тот, кого щекочет черт, срывает с себя кожу.

А Элихореф добавил:

— Не слишком затягивай со своими поисками, ибо, возможно, придется тебе продолжать их под открытым небом, где царские архивы станут добычей птиц, мышей и злых красных муравьев.

Я возвратился в дом № 54 по переулку Царицы Савской, где Лилит искупала меня и сделала мне массаж, а Эсфирь поднесла ломоть хлеба с оливками и луком.

— Ты снова собираешься уехать? — спросила она.

— К сожалению, я должен разыскать Иоава, сына Саруи, который во времена Давида стоял над войском, и расспросить его о кончине царя Саула: правда ли, что Давид велел убить также и Ионафана, с которым заключил союз.

Эсфирь прижала руку к сердцу.

— Существует соблазн, перед которым ты никогда не мог устоять, — имя ему Истина, дочь Судьбы.

— Боль в груди очень сильна? — подавленно спросил я. — И я ничем не могу помочь тебе?

Она покачала головой.

И я вышел, и прошел через Южные ворота, через сады по ту сторону ворот, пока не добрался до дома, сложенного из разноцветных кирпичей. У дверей этого дома стоял фелефей. Опустив копье, он спросил:

— Ты не похож на уличных торговцев, предлагающих свой товар, ибо у тебя нет лотка на брюхе; не похож и на крестьянина, разносящего по домам овощи, яйца или сладкий виноград. Так что отвечай правдиво, кто таков, ибо Ванея, сын Иодая, военачальник, приказал не спускать с этого дома глаз.

— Да благословит тебя БОг, юноша, — отвечал я, — острый ум твой сообразил, что я не уличный торговец, не крестьянин; однако ставлю пять шекелей против одного — ты не сможешь угадать, кто я.

— Принято, — усмехнулся фелефей. — Ты Эфан, сын Гошайи, редактор Единственно Истинных и Авторитетных, Исторически Достоверных — или что-то в этом роде — Хроник об Удивительном Возвышении и так далее, и господин мой Ванея приказал впустить тебя, если ты будешь настаивать, но обратно не выпускать.

Я отсчитал фелефею пять шекелей и хотел было убраться восвояси, но тут во мне зазвучал внутренний голос: «Ты уже сунул свою шею в петлю, Эфан, так пусть тебя хоть повесят не напрасно».

Поэтому я вошел в дом и обнаружил там дряхлого старика с гноящимися глазами; он сидел на корточках в темном углу, руки у него тряслись, борода свалялась, а голый череп покрывали струпья.

— Ты и есть Иоав, — громко произнес я, — тот, что стоял над войском?

Старик едва заметно пошевелился и ответил:

— Да, это я.

Я уставился на него. Немыслимо, чтобы это был тот самый герой, который взял штурмом Иерусалим, столь неприступный, что, считалось, его могли защищать даже хромые и слепые; который покорил Сирию, Моав, Аммон и Амалик, царей филистимлян и сервского царя; который убил Авенира, командовавшего войсками при царе Сауле, и Авессалома, сына Давидова.

Иоав жалобно пробормотал:

— Ты явился от Ванеи, чтобы продолжить мои мучения?

Он совсем сжался в комок и захныкал, как ребенок.

— Я Эфан, сын Гошайи, — отвечал я, — писатель и историк; и пришел я по собственной воле, дабы задать тебе несколько вопросов о некоторых вещах, которые для меня неясны.