Хроники Заводной Птицы

– Да как сказать? Если по правде, так серьезно – вряд ли. Разве только самую малость. А чтобы глубоко копаться… Нет, не помню. Кажется, я просто считал, что если жить обыкновенно, то все будет нормально само собой. Но, похоже, из этого ничего не вышло. К сожалению.

Мэй спокойно посмотрела мне в глаза и положила руки в перчатках на колено.

– Выходит, под залог Кумико-сан не выпустили?

– Она отказалась выходить под залог, – объяснил я. – Боится, что на нее сразу все навалятся, суета начнется, поэтому предпочитает оставаться в тюрьме, в тишине и покое. И со мной не хочет встречаться. Вообще никого видеть не желает, пока все не уляжется.

– А когда суд?

– Где-то весной. Кумико вину признает и готова принять любое решение. Суд, очевидно, надолго не затянется. Есть неплохой шанс, что приговор будет условным, а если ее и осудят, то срок дадут небольшой.

Мэй подняла валявшийся под ногами камень и метнула его в пруд, целя в середину. Он со стуком запрыгал по льду к противоположному берегу.

– Будешь сидеть дома и ждать, когда вернется Кумико-сан?

Я утвердительно мотнул головой.

– Это хорошо… Да?

От моего рта тоже поднялось большое белое облако:

– Не знаю. Просто в конечном счете так получилось.

«А ведь могло быть куда хуже», – подумал я.

Вдалеке, в лесу, обступившем со всех сторон пруд, закричала птица. Я поднял голову, глянул по сторонам, но крик больше не повторился. Никого вокруг. Только где-то сухо долбил дерево дятел.

– Если у нас с Кумико будет ребенок, я назову его Корсика, – проговорил я.

– Классное имя! – сказала Мэй Касахара.

Мы шли по лесу рука об руку. Мэй сняла правую перчатку и засунула руку в карман моего пальто. Она напомнила мне Кумико – та тоже часто так делала, когда зимой мы ходили с ней гулять. В холодный день делили на двоих один карман. Я пожал в кармане руку Мэй, маленькую и теплую, как одинокая замкнутая душа.

– Заводная Птица! Все небось думают, что мы любовники.

– Может быть, – ответил я.

– А ты все мои письма читал?

– Твои письма? – не понял я. – Извини, но я ни одного письма от тебя не получал. О тебе ничего не было слышно, вот я, позвонил твоей матери, и она дала этот адрес и телефон. Ради этого пришлось всякую чушь нести, врать что-то.

– Ну и дела! Куда же они все делись? Я же, наверное, штук пятьсот писем тебе написала, – закатив глаза, заявила Мэй.

Вечером она поехала провожать меня на станцию. На автобусе мы добрались до городка, съели пиццу в ресторанчике рядом со станцией и стали ждать, когда появится дизель-электровоз с прицепленными к нему тремя вагонами. В зале ожидания стояла большая, раскаленная докрасна печь, вокруг которой толкались два-три человека. Но мы туда не пошли и стояли вдвоем на стылой платформе. В небе висел обледеневший зимний месяц, его острый, резко очерченный контур напомнил мне китайский меч. Стоя под луной, Мэй поднялась на цыпочки и едва ощутимо поцеловала меня в правую щеку. Я почувствовал ее холодные тонкие губы на том самом месте, где прежде было родимое пятно.

– До свидания, Заводная Птица! – прошептала она. – Спасибо, что специально приехал сюда ко мне.

Не вынимая рук из карманов, я стоял и смотрел на нее. Надо было что-то сказать, но подходящих слов не находилось.

Когда подошел поезд, Мэй стянула с головы шапочку, отступила на шаг и сказала:

– Если с тобой что-нибудь случится, Заводная Птица, просто громко позови меня. Хорошо? Меня и утиную братию.

– До свидания, Мэй Касахара.

Поезд тронулся, а молодой месяц все висел над головой, то исчезая, то появляясь вновь каждый раз, когда состав поворачивал. Как только она скрывалась из глаз, я переводил взгляд на мелькавшие за окном вагона огоньки остававшихся позади городков и поселков. Мне представилась Мэй в своей голубой шерстяной шапочке: сидит одна в автобусе, а тот везет ее в горы, обратно на фабрику. Потом – утки, дремлют где-то в тени, что падает на землю от пучков травы. Я стал думать о том мире, в который возвращался.

– До свидания, Мэй Касахара, – повторил я. До свидания, Мэй, и пусть тебя всегда кто-нибудь надежно защищает.

Я закрыл глаза и попробовал вздремнуть. Но заснуть по-настоящему мне удалось гораздо позже. Где-то далеко от всего и всех я неслышно погрузился в мимолетный сон.