Хроноагент. Гексалогия

– Вы правы, лейтенант. Я действительно не могу оценить всего гуманизма вашего предложения. Не могу по той простой причине, что не припомню за собой ничего такого, что можно было бы расценить как подрывную деятельность.

– Вот как?

– Да, так.

– Это ваше последнее слово?

– В данный момент да.

– Зря вы так, Злобин, зря, – сокрушенно качает головой лейтенант. – Я хотел как лучше. Значит, вы предпочитаете, чтобы я задавал вам вопросы?

– Да.

– Хорошо. Но учтите, с этого момента возможности облегчить свою участь чистосердечным признанием у вас уже не будет.

– Благодарю за заботу.

Лейтенант игнорирует мою фразу, встает изза стола и несколько раз проходит по кабинету из угла в угол. (“Как по камере”, – невольно приходит мне в голову.) Сапоги его поскрипывают. Внезапно он останавливается у меня за спиной и быстро спрашивает:

– Кто дал вам задание распространять пораженческие настроения и восхвалять военную мощь Германии?

Вот оно что! Пораженческие настроения и восхваление противника – стандартный набор. Обвинение абсурдное, но интересно: откуда растут ноги?

– Это когда же и где я этим занимался?

– Здесь спрашиваю я! Извольте отвечать на вопрос.

– Хорошо. Мне никто не давал такого задания.

– Значит, вы действовали в соответствии с собственными убеждениями?

– Нет. Я убежден в обратном: войну мы выиграем, победа будет за нами.

– Это вы сейчас мне говорите. В другое время и в другом месте говорили совсем другое.

– Не припомню такого.

– Придется напомнить, раз у вас такая плохая память. Четвертого мая, в обществе командиров Красной Армии и студентов вузов, вы утверждали, что скорая война неизбежна, что нас ждут тяжелые бои с огромными потерями, как людскими, так и территориальными. Вы утверждали, что Германия – противник очень сильный и что победить ее невозможно. Что вы скажете на это? Было такое или нет?

Какая б… катнула донос? Впрочем, народу там было много, поди узнай, кто чем дышит. В чужую душу не заглянешь.

– Было. Не отрицаю. Вы вообщето довольно точно передали тот разговор, за исключением одной детали. Я действительно говорил, что война вотвот начнется, что она будет очень тяжелой, не такой, как ХалхинГол или Финская кампания, что большие жертвы неизбежны…

– Значит, признаете?

– Признаю что? Что оказался прав?

– В чем прав?

– А что? Война началась не 22 июня, а 22 сентября? Или наши потери не исчисляются уже сотнями тысяч? Или это мы стоим у стен Берлина, а не немцы у стен Смоленска и Ленинграда? И Киев в наших руках? И Германия оказалась настолько слаба, что вообще непонятно, как они досюда добрались?

– Допустим, здесь вы какимто образом оказались правы. А как быть с непобедимостью Германии?

– А вот этого я никогда не говорил, и вы не сможете этого доказать.

– А вы сможете доказать, что не говорили?

– А почему я должен это доказывать? Наше законодательство основано на презумпции невиновности. Доказывать должны вы.

– Хорошо. У меня есть показания свидетеля, что вы это говорили. Чем вы можете их опровергнуть?

– Хотя бы тем, что могу представить вам по меньшей мере трех свидетелей, которые покажут, что показания вашего свидетеля – ложь. Этого достаточно?

– Вполне. Кто ваши свидетели?

Лейтенант садится за стол и берет лист бумаги.

– Только не думайте, что сейчас изза вас их будут разыскивать по всей стране, вплоть до оккупированных районов, – предупреждает он.

– Я ограничусь теми, кого вы можете найти в пределах этой армии. Записывайте. Гвардии капитан Николаев Серов, 2й ГИАП. Старший лейтенант Лавров Константин, 414й стрелковый полк. Впрочем, не знаю, жив он или нет. Но два дня назад я с ним разговаривал.

Я задумываюсь. Стоит ли впутывать сюда Ольгу? Лейтенант ждет и нетерпеливо торопит меня:

– Кто третий?

– Военврач третьего ранга Колышкина Ольга. ГБА 5го воздушного корпуса.

Лицо лейтенанта судорожно дергается, он бросает карандаш и закуривает.

– Допустим, они подтвердят ваши слова. Но это не все. Вы упомянули 414й стрелковый полк. Как вы, летчик, в нем оказались?

– Меня сбили, когда я возвращался из разведки. Я сел на вынужденную посадку в расположении этого полка и ночевал у них.

– И весь вечер сеяли там пораженческие настроения и прославляли немцев.

– Вы в своем уме, лейтенант?

– Выбирайте выражения, Злобин! Будете отрицать, что вы дали высокую оценку боевому мастерству штандартенфюрера Йозефа Кребса?

– Вот оно что! А вы, лейтенант, знаете, кто такие “Нибелунги”?

– Зачем мне это знать?

– А если не знаете, то помалкивайте. Это эскадра немецких асов, мастеров воздушного боя. У каждого на счету не менее десяти сбитых самолетов. В прошлом году они в дым разбили элитный английский полк. То, что я говорил о Кребсе, может повторить любой летчик нашей дивизии: от моего ведомого до комдива, генералмайора Строева. Вы всех их обвините в прославлении врага? Мы признаем высокое мастерство “Нибелунгов” как летчиков, тем не менее мы с ними деремся и бьем их. Что касается Кребса, то сбил его непосредственно я. Так что я имею полное право говорить о том, что он был выдающийся летчик. Что вы там строчите?

Карандаш в пальцах лейтенанта быстро летает по листку бумаги.