Хроноагент. Гексалогия

Но ведь я летаю не один. Со мной моя эскадрилья, а они своей смерти не ищут, скорее наоборот. Нет, так нельзя! Каждый вечер, когда я думаю об этом, даю себе слово, что завтра ставлю точку и в бою буду держать себя в руках. Но все эти намерения кудато пропадают при виде первого же “Юнкерса”. Пять “Юнкерсов” я сбил за три дня, но мне все кажется, что убийца Ольги живздоров и смеется над незадачливым “сохатым” номер 17.

На пятый день в нашу избу приходит Федоров.

– Андрей, пойдем прогуляемся, – зовет он меня.

Нехотя поднимаюсь с нар. Голос Федорова грубо заглушил голос Ольги, которая мне сейчас говорила о чемто очень важном. Я не успел разобрать о чем.

Мы долго, до самого аэродрома, идем молча. Я уже наверняка знаю, о чем будет говорить со мной комиссар, не могу только понять, почему он затягивает начало разговора. Слов не находит, что ли? На него это не похоже. Комиссар начинает говорить, когда мы идем уже вдоль строя “Яков”.

– Не нравишься ты мне, Андрей. Ох не нравишься! И не мне одному.

– А ты в этом, Григорьич, не оригинален. Я сам себе не нравлюсь.

– Обнадеживающее начало. Потому я с тобой и разговариваю, прежде чем решение принять.

– И какое, если не секрет?

– Да какой уж тут секрет. Отстранить тебя от полетов. Временно.

– Совсем добить хотите?

– Не добить, а спасти. И спасти не только тебя. Ты знаешь, что с тобой люди уже стали бояться на задание вылетать? Даже друг твой закадычный, сорвиголова Николаев.

– Уже пожаловались?

– Плохо ты о них думаешь! Никто ни словом не обмолвился. Но ято не слепой. И командир у нас не мебелью командует, а людьми. Он тоже все видит. Онто и предложил отстранить тебя дней на десять.

– Валяйте. Вы начальство, вам и карты в руки.

– Раньше ты так не говорил, – обижается Федоров. – Если мы по каждому летчику, а тем более по комэску будем так легко решения принимать, грош нам как командирам цена! Нам не полком командовать, а кочегаркой в дальнем тыловом гарнизоне. Мы решили, что сначала я должен с тобой поговорить.

Закурив, он снова начинает разговор:

– Вроде бы все нормально. За пять дней эскадрилья сбила семнадцать немцев, из них ты – пять. Но это – арифметика. А есть еще и алгебра. А она в том, что за три дня вы потеряли двух человек. А высшая математика в том, что за последние два дня изза тебя выполнение заданий трижды оказывалось под угрозой срыва. Не поволковски ты стал воевать, Андрей.

Я молчу, мне нечего возразить.

– Что молчишь? Не согласен? Возьмем последний вылет. Твоя эскадрилья имела задачу: связать боем истребители сопровождения. А что сделал ты? Провел первую атаку, затем поломал строй, поломал всю картину боя и атаковал “Юнкерсы”. Атаковал в лоб! Знаешь, что бы я сделал на месте твоих мужиков? Бросил бы тебя к едрене матери, раз ты смерти ищешь, и продолжал бы выполнять поставленную задачу. Но ведь они так никогда не сделают! И что самое скверное, ты в этом уверен. Гена Шорохов никогда не оставит своего ведущего. Сергей Николаев никогда не бросит тебя одного, хватит с него и того случая с разведкой. А за ними, да что я говорю “за ними”, за тобой вся эскадрилья пошла. Результат: всем остальным надо было срочно перестраиваться, на ходу, сумбурно, устраивать сумятицу… – Федоров машет рукой. – Хорошо еще, что мы – “сохатые”. А то это была бы та каша. А человека ты потерял потому, что резко, слишком резко, как умеешь только ты да еще человек пять, изменил курс и высоту. А молодой парень так еще не умеет, да и не готов он был к этому. Оторвался, а “мессеры” и рады подарку!

– Слушай, Григорьич, не жми на мозоль. Отстраняй, да и дело с концом!

– Пошел ты знаешь куда! Не знаешь? Вот и я не знаю, куда тебя послать. “Отстраняй”!

Он останавливается возле моего “Яка”, обходит вокруг и качает головой.

– “В этом бою мною “Юнкере” сбит. Я делал с ним что хотел, но тот, который во мне сидит, изрядно мне надоел!” Это он мог бы про тебя сказать. Ты посмотри на свой “Як”! Если тебе на себя наплевать, если людей своих не жалко, то ты хоть егото пожалей. Ты ему жизнью обязан, а он тебя тоже уже боится. Смотри, сколько заплат за эти дни появилось. Так раньше не было. А сейчас! Что с тобой творится, Андрей?

Я молча смотрю на него. Неужели он не понимает? Да нет, всето он понимает! Федоров садится на снарядный ящик и увлекает меня за собой.

– Я вижу две причины. Первая. Ты смерти ищешь. Что ж, в своей жизни волен каждый. Я не поп, запретить тебе этого не могу, хотя и поощрять тоже не вправе. Но если тебе белый свет не мил стал, я тебя могу понять. Я сам себя на твое место поставил и понял, что и мне после этого жизнь не в жизнь стала бы. Но я бы так себя не повел. Людей своих я за собой тащить не стал бы. Я бы попросил тебя отвернуться, а сам ушел бы за “Як” и… Впрочем, нет. Это смерть глупая и оставляет неприятный осадок, на истерику похоже. Я бы, как Гастелло, в колонну бензозаправщиков! Уж этотто маневр эскадрилья моя за мной повторять не станет. Или на таран, лоб в лоб!

Федоров снова замолкает и, выдержав паузу, продолжает: