Хроноагент

— Позвольте узнать, надолго ли к нам? Смею надеяться, что до вечера прогостите. Очень хочу послушать, когда у Андрея голос наконец прорежется. Можете себе представить, с начала войны мы его не слышали. Раненым на днях давал концерт, а нам — ни одного куплета.

— Это когда ты у раненых был? — спрашивает Ольга.

— Позавчера, к Алексею Климову ходили. Ты оперировала, мы не стали тебя отвлекать.

— А, к Климову. Его сегодня уже эвакуировали.

Мы с Сергеем переглядываемся. Похоже, что догадка о грядущем отступлении — верная.

— Так все-таки надолго тебя отпустили?

— Да хоть на весь день. Если раненых привезут, за мной пришлют.

— А как ты не побоялась идти одна? Мало ли чего.

Ольга хлопает себя по кобуре.

— А это на что?

— Да ты стрелять-то из него умеешь ли? — спрашивает Сергей.

— Папка учил.

— Ну, тогда я молчу. Хотя это не твое оружие. Твое оружие — скальпель.

— Ладно, — прерывает нас Волков, — давайте быстренько проведем разбор полетов, и я пойду докладывать. Начнем с командиров звеньев. Кто что видел? Валяй, Андрей, первым.

Выясняется, что мы сбили три “Хейнкеля” и пять “Мессершмитов”, из них Сергей — двух.

— Ну, Николаев, тебе вечером — двойная норма! Теперь наши промахи. Зря я вас разделил, да и сами вы еще раз разделились. От этих “Хейнкелей” на скорости не уйти. А вот вертикальный маневр у них слабее. Следующий раз уведем их вниз и оторвемся на вертикаль. А если драться на одной высоте, виражи покруче. Они из-за своей скорости радиус поворота в два раза больше имеют. Теперь… Лезут в лоб на пушечные двухмоторные “мессеры” только самоубийцы. Ты понял, Злобин?

— Другого выхода не было…

— Ты его не искал! Скажешь, времени на раздумья не оставалось? Да ты сам его себе не оставил! И не спорь! Кто-кто, а ты должен воевать грамотнее. Хороша была бы картина: Ольга Ивановна стоит на пустой стоянке, а Владимир Геннадьевич ей объясняет: извиняйте, не уберегли-с… Ладно, сделайте выводы, а я — в штаб.

От той картины, что нарисовал Волков, мне становится не по себе. Ольга понимает мое состояние и пытается меня отвлечь.

— Андрей, можно мне твой самолет посмотреть?

— Да ты на него уже полчаса смотришь.

— Я имею в виду поближе.

— Пожалуйста.

Ольга обходит вокруг “Яка”.

— Красивый он у тебя. Изящный.

Она гладит машину по остывающему капоту и плоскостям.

— А дырки зачем? — показывает она на пробоины.

— Это для вентиляции, — с самым серьезным видом отвечает Иван, который в это время заправляет в магазин ленту со снарядами. — Хотите, Ольга Ивановна, в кабине посидеть? Вы на старшего лейтенанта не оглядывайтесь. Это в воздухе машина его, а на земле — моя. Давайте руку.

Ольга забирается на плоскость и считает звездочки.

— Ого! А это что за корона?

— Это — “Нибелунг”, эсэсовский ас. Я ему сейчас, за сегодняшний, еще одну звездочку нарисую.

Иван устраивает Ольгу в кабине и закрывает фонарь.

— Вань, ты дырки успеешь залатать?

— Не так уж их и много, командор. На час работы. Здесь-то я залатаю, только ты их в других местах не получай.

— Накаркаешь — башку сорву. А то, может, помочь дырки латать?

Иван кивает в сторону Ольги и бормочет вполголоса какие-то непристойности про мои извращения. Он открывает фонарь и помогает Ольге выбраться из кабины и спуститься на землю.

— Здорово! — говорит она. — Все на месте, все под руками, как у нас в операционной.

— Да ты хоть что-то там поняла?

— Андрюша, ты забываешь, что я — дочь летчика. Только я на твоем самолете все равно бы не полетела.

— Почему?

— Страшно. Он такой маленький, тоненький, его любая пуля насквозь пробьет. Мотор такой большой и ревет так громко, трясется, наверное, чуть ли не у тебя на коленях. Ну, и сидеть слишком жестко.

Я смеюсь.

— Так мы же на парашютах сидим.

— А! А я думала, прямо так. За два часа мозоли кровавые на заднице заработаешь.

Из штаба возвращается Волков.

— Готовность к четырнадцати часам. Будем сопровождать “пешек”. Баранову и Мидодашвили через час вылет на разведку.

Оля спрашивает меня тихонько:

— Это что значит?

— Это значит, что до половины второго я свободен.

— Пойдем. Я тут, когда сюда шла, хорошее место разведала.

Место оказалось лесной поляной в двухстах метрах от стоянок. На краю поляны стоит копна сена, а в лесу ласково журчит ручей…

Мы лежим на мягком сене, глядя в голубое небо с редкими облаками. Стрекочут кузнечики, щебечут птицы и журчит ручей. Можно подумать, что нет никакой войны и лежит в копне сена беззаботная влюбленная парочка, вполне довольная жизнью.

Только резкий запах авиационного бензина, которым благоухает мой комбинезон, иногда прорывается сквозь аромат сена и напоминает о суровой действительности.

Но Оля не замечает этого или не обращает внимания. Она смотрит в небо, и мысли ее где-то далеко-далеко. Внезапно с северо-запада доносится гул авиационных моторов. Оля вздрагивает и напрягается.

— Это наши, — успокаиваю я и прислушиваюсь. — “Колышки” на работу пошли.

И точно, через пару минут низко над нами проходят три девятки штурмовиков. Оля провожает их странным взглядом затравленного зверька.

— А почему — “колышки”? — спрашивает она.