Хронофаги

Месть сладко ползла по мышцам. Ощущение всевластья захлёстывало мозги не хуже спиртового дурмана. Он уже хотел давануть напоследок, чтобы щенок потерял сознание и «поделился» наличкой, как вдруг ощутил сзади тяжёлый удар в затылок. Голова вспухла колокольным звоном и огромным белым шаром, полным лекарственной горечи, тело послушно обмякло и завалилось набок. Улица перевернулась, как в калейдоскопе, рассыпавшись угловатым набором линий и глубоких дыр в тротуарной плитке. Потом были пинки, жестокие удары по почкам, рёбрам, лицу. Каким-то чудом на этот раз не задели нос.

«Почему они всегда бьют по почкам?» — равнодушно думал он, машинально прикрываясь руками.

— Ублюдок, ты хоть знаешь, чьего сына тронул? — харкнул в темя кто-то сверху. — В Таналку поплывёшь рыб кормить, понял?!

— Профессор… — прошептал Валентин разбитыми губами, — мне надо к Профессору… Он знает…

Побои прекратились. Над ним совещались трое, изредка награждая пинком в бок или горячим пеплом сигареты. Вор придушенно кашлял и разглядывал улицу в кровавых потёках.

— …он бы знал, что это Колябин сын.

— Профессор сам недавно поднялся, этот мог и не в курсах быть. Мож, это евонный крендель. В чужую хату полез, делов не знал.

— Да ты сам глянь, Булыга! Как учить начали, сразу Профессора вспомнил!

— Ну, тя, Жбан, «учить-учить». Профессор сердце за три шага вырывает, а я только-только хату в Семёновом забубенил. Башку свернуть да в лес — недолго. А Профессор через день-два и спросит: «Где орёл мой, который намедни откинулся? Не видали, ребята?»

— Чё резину тянуть? Или понятых с мусорами ждать будем? Грузи его в багажник, да и к Профессору.

Улица заколебалась, затейливо разложилась напоследок серым, жёлтоватым и красным и одним махом стекла в густую чернильную мглу. Клацнул замок багажника, автомобиль просел под тяжестью трёх тел, двигатель дрогнул, будя металлического зверя. Железная тюрьма затряслась, разгоняя боль по телу, и шины легко шаркнули по асфальту.

В багажнике воняло бензином и кровью. В ногах безжизненно брякала пустая канистра. Лёгкие скоро начало выкручивать от недостатка воздуха.

«Что я скажу Профессору?» — подумал Валентин перед тем, как чернильная мгла залила кислой горечью глаза, нос и разбитые губы.

Тепло… Как тепло… Тепло и покой со всех сторон приглушают ноющую спину, бока, челюсти. Горьковато и свежо пахнет баней, горящей берёзой. Боль…

«Почему всегда всё начинается с боли?»

Рядом негромко скрипели аккорды церковной музыки. Сквозь веки что-то краснело.

— Валентин…

Это могла бы быть мать. Нет, не та спившаяся стерва, а настоящая мать, у которой занавески в красный горох на окне и пироги по воскресеньям…

— Ты меня слышишь?

Хотя, какая мать, голос-то мужской. Тогда отец. Настоящий, в очках, с газетой. И чтобы улыбался. Улыбался ему, как сыну. Анекдоты, байки травил…

— Валентин…

Вор разлепил глаза и встретился взглядом с худым мужчиной сорока с лишним лет. На дужке его очков играли огненные блики от камина, в морщинах на высоком лбу затаились тени. Чёрный пробор на левую сторону делал похожим на учителя математики. Лицо показалось знакомым, но откуда, Валентин определить не мог. Незнакомец сидел рядом, на краю мягкого дивана.

Вор огляделся в полумраке. Подвесные потолки взлетали высоко, светили мягко, внимательно, огромное окно прятали толстые шторы, во всю стену гордо блестел домашний кинотеатр — чёрный, новенький. Знакомая мелодия торжественно лилась из колонок массивного музыкального центра на широком стеллаже.

«Бах, — откуда-то отозвалось в больной голове, — токката…»

На стеклянном столике темнела бутылка коньяку и полупустой бокал со льдом. Дрова в камине приятно потрескивали, в комнате тонко пахло чем-то дорогим, недоступным, а потому приятным. Куртку заботливо сняли, мятая рубаха и грязные джинсы дико смотрелись на белоснежных подушках. Внезапная догадка застала врасплох и его самого:

— Ты… Профессор?

Мужчина моргнул, слегка кивнул и деликатно поправил роскошный галстук. Валентин сглотнул. Что-то таилось в незнакомце, что-то невероятно опасное, как индийская кобра, заметившая добычу.

— Ты убьёшь меня?

— Нет. Если скажешь, где Часы.

Вор побледнел. В полумраке он не сразу заметил, как рубашка и плащ Профессора отливают тёмно-серым. Вот откуда он знаком — этот хлюпик очкастый был среди тех, кто гнал его, как зайца, по всей Европе…

Валентин рванулся ужом, резко, но не успел. Кардинал накрепко сжал горло, пригвоздив к дивану так, что пленник взвыл, цепляясь пальцами за железные клешни.

— Я тебе не Макджи, — предупредил он, не повышая тона. — И не дурак Али, не сопляк Бертран. Спрошу только раз. Где Часы?

— Не… ту… Разбились…

Он сдавил сильнее, так, что Валентин забился рыбой, выброшенной на берег, и в полной мере испытал ощущения полузадушенного мажора. Комната поплыла фиолетовыми пятнами, будто вечный калейдоскоп взял и развалился. А следом и сам мужчина.

«Воздух! Дышать! Дышать!»