Хронография

VI. Пока об этом судили и рядили, царице определен был будущий муж и царь, и по договору сегодня он должен был вступить в город, а назавтра ему уже предназначался и царский трон. Вечером царица позвала меня к себе и, оставшись со мной наедине, заливаясь слезами, сказала: «Тебе и невдомек, в каком упадке и расстройстве государственные дела, войны вспыхивают одна за другой, весь восток опустошают варварские орды[1], как тут не быть беде!» Ни о чем не подозревая и не зная, что будущий царь стоит уже на пороге дворца, я ответил: «Дело не из легких и требует совета и размышления, но, как говорится, утро вечера мудренее». На это она сказала с усмешкой: «Ни о чем больше не надо думать, все уже решено и обдумано, царского венца удостоен и всем другим предпочтен Роман, сын Диогена»[2].

VII. Ее слова меня поразили, и в полной растерянности я сказал: «Завтра и я стану тебе помощником». «Не завтра помоги мне, а немедленно», – возразила царица. Но тут я спросил ее: «Поставлен ли в известность твой сын и царь, предназначенный для единовластия?» На это она: «Не то чтобы он ни о чем не знал, но точно ему ничего не известно. Но хорошо, что ты мне напомнил о сыне, давай поднимемся к нему вместе и обо всем расскажем. Он спит наверху в одной из царских опочивален».

VIII. Мы поднялись. Не знаю уж, что было на душе у царицы, но сам я пребывал в замешательстве, и какое-то волнение сотрясло вдруг все мое тело. Присев на ложе сына, мать сказала ему: «Вставай, царь и прекраснейший из моих детей, прими вместо отца отчима, который будет для тебя не властителем, а подвластным, ибо к этому обязала его в грамоте твоя мать». Михаил тотчас же поднялся, взглянул на меня (не знаю уж, о чем он при этом подумал) и вместе с матерью вышел из палаты, в которой спал, а увидев царя, не смутился душой, не переменился в лице, но обнял Романа и даровал ему и царство, и свое благоволение.

IX. Потом позвали и кесаря[3], который и тут выказал свой великий ум. Он проявил должную заботу о царственном племяннике, обмолвился о нем несколькими словами, а затем присоединился к восхвалениям царской четы и только что не распевал брачные песни и допьяна не напился из свадебных чаш. Таким образом перешло к Роману Ромейское царство[4].

Правление Романа Диогена

X. Этот царь – я говорю о Романе, сыне Диогена, – происходил из древнего и богатого рода (речь сейчас не об отце, который при императоре Романе Аргире был уличен в мятеже, бросился с кручи и погиб[5]). Роману случалось выказывать и прямой характер, но чаще лукавый и кичливый, он и сам не чуждался мятежных замыслов и если в другие времена умел их скрывать, то при царице Евдокии, которую я уже живописал, обнаружил свои сокровенные намерения. Романа немедленно уличили, и его дерзость не осталась бы без возмездия, если бы не человеколюбие Евдокии, избавившее его от осуждения и приведшее к неправильным суждениям саму царицу[6]. Она полагала, что, возведя на престол того, кого не погубила, а спасла, она сохранит за собой всю власть и Роман ни о чем против ее воли и помышлять не станет. Но, верно все рассчитав, цели своей она не достигла. Совсем недолго изображал он покорность, а потом сразу показал свой норов: чем больше она стремилась управлять им и держать властителя, как льва в клетке, тем сильнее ненавидел он узду и зло косился на удерживающую его руку. Сначала он только раздраженно бормотал сквозь зубы, а затем стал открыто проявлять неудовольствие.

XI. На меня он смотрел снизу вверх; будучи еще частным человеком, был предан мне, как раб, и воспользовался от меня кое-какой помощью, а взойдя на престол, этого не забыл, так чтил и любил меня, что даже вставал при моем приближении и отличал меня больше всех из своих близких. Но это просто пришлось к слову. Роман желал царствовать самодержавно и один распоряжаться всеми делами, но, никаким доблестным деянием еще не ознаменовав своего правления, ждал подходящего момента. С этой целью, а также ради спасения государства и провозгласил он поход против персов[7].

XII. Следуя своему обыкновению подавать царям благие советы, я старался удержать Романа, говоря, что прежде надо подумать о войске, составить списки, призвать союзников и, только когда все будет готово, начинать войну. Но те, кто обычно мне перечили (за исключением некоторых), и в тот раз все испортили. Зло восторжествовало, и царь, облачившись с ног до головы в доспехи, из дворца со щитом в левой руке, с копьем, «крепко в составах сколоченным, двадцать два локтя длиною»[8] – в правой вознамерился отразить натиск неприятеля и поразить его прямо в грудь. Все кругом кричали, ликовали и били в ладоши, и лишь я один хмурил брови, догадываясь, насколько было возможно, о том, что ожидает нас в будущем[9].