Хронология воды

Этот ее переезд для меня был совершенно непостижим: сестра оказалась словно в брюхе дома с привидениями. И сама этого захотела. А я даже подумать не могла о том, чтобы без взрослых пройти по недоделанному цементному полу прачечной в подвале. Вниз по ужасным, покрытым синим ковром ступеням, вдоль предательски темной и не доведенной до ума обшивки подвального коридора. Сквозь все эти неизвестные запахи. Сквозь жуткие подземные звуки стучащих труб и скрипучего дерева. Через всё это на другой конец дома в комнату, до которой, как я думала, живой мне не добраться. Помню, как спрашивала у мамы, можно ли умереть от «гипповентации»[26].

Иногда я стояла вверху над синими ступеньками и смотрела вниз, в глотку лестницы, надеясь там увидеть сестру, а когда поднимала ногу, чтобы шагнуть, у меня начинала кружиться голова и я с комом в горле, с тихим тоскливым вздохом сдавалась. И даже если рисковала спуститься до середины лестницы самостоятельно, меня начинало мутить и кожа на груди покрывалась потом. Я отчаянно хваталась за перила и звала ее в этой пустоте по имени. Надеясь, что она появится и заберет меня.

Если мне удавалось спуститься по лестнице в самое начало жуткого коридора — коридора БЕЗ СВЕТА, — единственным способом добраться до нее было зажмуриться сильно-сильно и точно так же сжать кулаки, задержать дыхание — и бежать… и, добежав до двери ее освещенной комнаты, жалобно слабенько прохрипеть: «Маааарррр». Не знаю, каким чудом я не врезалась в стены.

Но в ее комнате… В ее комнате всё было как внутри картины. На постели одеяла в цветах времен года — их наша бабушка сшила вручную. Музыка, и книги, и свечи, и деревянные шкатулки с украшениями, ракушками или перьями. Благовония, и щетки, и расчески, и засушенные цветы. Кисточки для рисования, огромные листы бумаги и карандаши. Бархатные платья, и кожаные мокасины, и джинсы-клеш — штанины как огромные «А». Гитара. Флейта. Магнитофон. С колонками.

В ее комнате невозможно было представить, что эта пыточная яма-прачечная находится буквально в метре от тебя.

Она разрешала забираться к ней в постель, и мы гнездились в одеялах, как в утробе, согревая их своими телами. Она говорила «акварельные покрывала» — и я почти ощущала «гипповентацию» от удовольствия. Иногда я задерживала дыхание или бесконечно терла кругами пальцы на обеих руках. Улыбаясь как маленький непоседливый тролль. Запах девичьей кожи меня дурманил.

Возвращение назад было пустяковым делом, потому что она меня провожала — и я попадала в верхний мир.

Какой талантливый ход она совершила в тот год, оставив нас и переехав жить вниз. И насколько же далека я была от понимания, где на самом деле в доме таилась угроза.

Однажды, когда сестра училась в старшей школе, нам позвонили. Сестра сидела под столом в кабинете рисования и очень спокойно, с нажимом, говорила своей учительнице Бодетт, что не собирается возвращаться домой.

Никогда.

Родителей вызвали к директору, и там учительница рисования, Бодетт, которую сестра превратила в лучшую версию своей семьи, объяснила моей безмозглой матери, что сестре нельзя находится рядом с отцом. И что они обязаны ходить на консультации. Имена учителей сестры казались мне волшебными. Мистер Фобер. Мистер Саари. Бодетт. Я сидела в углу школьной приемной и жевала маленький кусочек бумаги, стараясь не плакать.

До сих пор помню имя консультанта — доктор Акудагава. Помню, как мне приходилось оставаться с друзьями родителей, когда они втроем отправлялись на эти встречи. И помню, что отец никогда не спускался в подвал. И что она редко поднималась наверх.

Я помню, как сестра всё ближе и ближе подбиралась к моменту отъезда в колледж: дочь, покидающая дом, этап пройден.

Как отцовская ярость поселилась в доме навечно.

Как я превратилась в то, что осталось от сестры, когда она подарила мне на память прядь своих волос.

И как отец переключил внимание.

НЕ О СЕСТРЕ

Это книга не о моей сестре. Но если бы я писала только о ней, то напомнила бы вам, что до отъезда из нашего Эдипова жилища она два года носила с собой в сумочке бритвенные лезвия.

Я бы рассказала, как сильно она страдала из-за кишечника, — как в детстве я сидела с ней в туалете и держала за руку, пока она пыталась прокакаться. Она так крепко сжимала мою маленькую детскую руку, что я думала, у меня треснет кость. До такой степени сестре было больно.

Я бы рассказала, что она родилась с косоглазием и врач, который потом помогал появиться на свет и мне, записал: признак можно расценивать как угрожающий. Специфическое расстройство, к которому могут быть причастны отцы, или дяди, или дедушки — в случае сексуального насилия. Пенис подходит слишком близко к матке беременной женщины, когда у плода еще только формируется зрение.

Я бы рассказала, как в конце концов она заменила в моем разуме и сердце мать и отца, как мы создали с ней союз выживания, благодаря которому всё еще целы.

Если бы я писала книгу о сестре, то рассказала бы, что она пережила как дочь.

Вот вам картинка.

Универсал «Симка». Наверное, белый. Наверное, с деревянными панелями по бокам.