Хрупкая душа

— Вам не кажется, что стоило известить меня чуть раньше?

Шарлотта повернулась ко мне лицом.

— Моя дочь считает, что она — нежеланный ребенок, потому что ломает кости слишком часто.

— А вы чего ожидали?

— Я, — тихо ответила Шарлотта, — ожидала, что она поверит мне.

— Тогда убедитеее. Скажите под присягой, что любите ее.

— Но это же будет противоречить утверждению, что я прервала бы беременность.

— По-моему, это не взаимоисключающие утверждения, — сказала я. — Вы же не хотите врать на свидетельской трибуне. Ясама не хочу, чтобы вы врали. Но главное, я не хочу, чтобы вы выносили себе вердикт раньше, чем присяжные.

— Но это ведь неизбежно. Даже вы меня осуждаете. Вы даже признались, что, если бы ваша мать была похожа на меня, вы вообще не жили бы на свете.

— Моя мать и была похожа на вас. У нее не оставалось выбора. — Я села за стол напротив Шарлотты. — Аборты легализовали всего через пару недель после моего рождения. Не знаю, какое решение она приняла бы, если бы меня зачали на девять месяцев позже. Не знаю, лучше бы она жила или хуже, но уж точно по-другому.

— По-другому… — повторила за мной Шарлотта.

— Полтора года назад вы сказали мне, что хотите обеспечить Уиллоу жизнь, которой она заслуживает. Разве выэтого не заслужили?

Я не дышала, пока Шарлотта не подняла голову.

— Когда начало? — спросила она.

Присяжные, казавшиеся такими разношерстными в пятницу, в понедельник утром слились воедино. Судья Геллар за выходные успел выкрасить себе волосы в цвет воронова крыла, отчего стал похож на двойника Элвиса Пресли. Не лучший образ для судьи, которого вам предстоит впечатлить. Когда он начал давать указания четырем фотографам, которых допустили в зал, у меня возникло ощущение, что он вот-вот запоет.

В зале яблоку было негде упасть: журналисты, активисты по защите прав инвалидов, зеваки. Шарлотта дрожала всем телом.

— Мисс Гейтс, — объявил судья Геллар, — можете начинать.

Легонько сжав руку Шарлотты, я встала лицом к присяжным.

— Доброе утро» дамы и господа! — сказала я. — Я хотела бы рассказать вам об одной маленькой девочке по имени Уиллоу О’Киф.

Я подошла ближе к скамье.

— Ей шесть с половиной лет, и за свою жизнь она сломала шестьдесят восемь костей. Последний раз это произошло в пятницу вечером, когда ее мать вернулась домой после отбора присяжных. Уиллоу побежала и поскользнулась. Она сломала бедро, и ей пришлось вшить специальный стержень. Но случалось и такое, что Уиллоу ломала кости, попросту чихнув, или наткнувшись на угол стола, или ворочаясь во сне. Дело в том, что Уиллоу больна несовершенным остеогенезом — болезнью, известной вам как «стеклянная кость». Это означает, что всю свою жизнь она будет ломать одну кость за другой.

Я подняла правую руку.

— Я ломала руку лишь однажды, еще во втором классе. Девочке по имени Лулу, третировавшей весь класс, показалось, что смешно будет столкнуть меня с гимнастической лесенки — проверить, умею ли я летать. Я почти ничего уже не помню о том переломе. Помню только адскую боль. Каждый раз, когда Уиллоу что-нибудь ломает, ей больно точно так же, как было бы больно нам с вами. Отличие лишь в том, что она ломает их быстрее и чаще. В силу этих обстоятельств ее жизнь с самого рождения состоит из бесконечных задержек роста, реабилитаций, курсов лечения и операций. Жизнь Уиллоу, иными словами, состоит из боли. А жизнь ее матери, Шарлотты, — из пауз.

Я, подошла к нашему столу.

— Шарлотта О’Киф была преуспевающим поваром-кондитером и умела пользоваться своей силой. Ей было не привыкать таскать пятидесятифунтовые мешки с мукой и месить неподатливое тесто — теперь же каждое ее движение предельно осторожно, поскольку даже неуклюжее объятие может привести к перелому. Если вы спросите Шарлотту, она скажет вам, что горячо любит свою дочь. Она скажет, что гордится своей дочерью. Но о своем акушере-гинекологе и бывшей подруге — Пайпер Рис — она сказать этого не сможет. Поскольку, дамы и господа, эта женщина знала, что плод развивается ненормально, но скрыла этот факт от Шарлотты, тем самым лишив ее выбора, гарантированного каждой будущей матери.

Снова развернувшись к присяжным, я раскрыла кулаки, словно удостоверив свою безоружность.