Хрупкая душа

Я прочла твою карточку. Перелом ребра повлек за собой прогрессирующий пневмоторакс, средостенный сдвиг и сердечно-легочный приступ. Врачебное вмешательство привело к девяти новым переломам. Дренажную трубку воткнули в плевральную область сквозь мышцы и там пришили. Твое тело напоминало поле битвы. На этом крошечном израненном тельце шла война.

Не говоря ни слова, я подошла к Шарлотте и взяла ее за руку.

— Ты как? — спросила я.

— Ты не обо мне волнуйся, — ответила она. Глаза у нее покраснели от непрерывного плача, больничный халат сбился. — Мне предложили подписать отказ от реанимации.

— Кто предложил?!

Я никогда в жизни не слышала ничего глупее. Даже родственники Терри Шайвоу[15] подписали отказ только после того, как анализы подтвердили необратимые церебральные нарушения. Педиатру трудно запретить оживлять даже недоношенных детей с высоким риском смерти или серьезной инвалидности. Предлагать же отказ от реанимации матери новорожденного, которому только что возобновили сердцебиение, было не то что странно — фактически невероятно.

— Доктор Родс…

— Это стажер, — сказала я.

Это всё объясняло. Родс шнурки с трудом завязывал, что уж говорить об общении с родителями травмированного ребенка. Род вообще не должен был упоминать об этом отказе при Шарлотте и Шоне — у Уиллоу еще даже не проверили состояние мозга. Предложив такой вариант, он сам напросился на отказ от реанимации.

— Ее разрезали у меня на глазах. Я слышала, как хрустят ее ребра, когда они… Они… — Шарлотта побледнела как полотно. — Ты бы подписала? — прошептала она.

Тот же самый вопрос, только сформулированный лаконичнее, она задавала мне еще до твоего рождения. Случилось это на следующий день после планового УЗИ на двадцать седьмой неделе, когда я направила ее к Джианне Дель Соль и группе специалистов по беременностям с вероятностью срыва. Я была хорошим акушером-гинекологом, но видела границы своих профессиональных возможностей. Я не могла обеспечить ей уход, в котором она нуждалась. Но этот идиотгенетик, чья безмятежная манера вести беседу подходила разве что пациентам в морге, уже сделал свое черное дело, и мне оставалось лишь зализывать нанесенные им раны. Шарлотта рыдала у меня на диване.

— Я не хочу, чтобы она страдала, — сказала она.

Я не знала, как деликатнее подвести ее к теме позднесроковых абортов. Даже для людей, в отличие от Шарлотты далеких от католической церкви, это был очень сложный момент. С другой стороны, а какие легкие моменты связаны с прерыванием беременности? За частичное рождение брались всего несколько врачей в стране — несколько высокопрофессиональных врачей, сознательно идущих на колоссальный риск. В некоторых случаях, не рассматривавшихся до принятия закона о двенадцатинедельном максимальном сроке, эти врачи давали последний шанс — родить ребенка без единого шанса на выживание. Вы можете возразить, что без шрамов пациентка не останется при любом исходе, но, как справедливо заметила Шарлотта, тут счастливых концов не предусмотрено.

— А я не хочу, чтобы страдала ты, — ответила я.

— Шон не хочет.

— Шон не беременный.

Шарлотта отвела глаза.

— Как можно лететь через всю страну с ребенком в утробе, зная, что обратно ты вернешься уже без него?

— Если хочешь, я полечу с тобой.

— Не знаю, — всхлипнула она. — Я не знаю, чего я хочу. Как бы ты поступила на моем месте?

Два месяца спустя мы стояли по разные стороны твоей больничной кроватки. Комнату, под завязку набитую машинами, которые поддерживали жизнь в своих маленьких подопечных, заливал ярко-голубой свет; мы словно плыли на большой глубине.

— Ты бы подписала? — снова спросила Шарлотта, не дождавшись ответа.

Не спорю: подписать отказ от реанимации ребенка, уже явившегося в этот мир, гораздо труднее, чем прерывать беременность. Если бы Шарлотта решилась на аборт на двадцать седьмой неделе, ее утрата была бы сокрушительной, но чисто теоретической: она ведь не успела бы тебя увидеть. Теперь же она снова должна была решить твою участь. Только ты уже страдала у нее на глазах.

Шарлотта не раз обращалась ко мне за советом: насчет зачатия, насчет позднего аборта, насчет этого отказа.

Как бы я поступила на ее месте?

Я бы вернулась в тот день, когда Шарлотта попросила меня помочь ей забеременеть, и отослала ее к другому специалисту.

Вернулась бы в те времена, когда мы смеялись вместе чаще, чем плакали.

Вернулась бы в те времена, когда ты еще не стояла между нами.

Я сделала бы всё возможное, чтобы ты не чувствовала, будто мир рассыпается в прах.

Если вы прекращаете страдания любимого человека — до того ли как он начал страдать, в разгар ли, — то что это такое: милость или убийство?

— Да, — прошептала я. — Подписала бы.

Марин