Хрупкая душа

К тому моменту я вообще перестал замечать кого-либо, кроме Шарлотты. Я мог бы с точностью до дюйма определить расстояние, разделявшее наши ноги под столом. Я мог бы описать, как пламя свечи играло в ее кудрях. Я не помнил своего первого поцелуя, но знал, что последний будет с ней.

— А Амелия с Эммой сидели в гостиной, — напомнила мне Пайпер. — Мы настолько увлеклись беседой, что совсем о нйх забыли.

И я увидел это как наяву: мы всё, столпившись, стоим в крохотной уборной, а Роб кричит на дочь, которая заставила Амелию вытряхнуть сухой собачий корм в унитаз.

Пайпер рассмеялась.

— Эмма всё твердила, что там корму было не больше чашки.

Но корм разбух и забил трубу. Даже удивительно, как быстро он вышел из-под контроля.

Смех Пайпер начал стихать. Эмоциям свойственно с легкостью преодолевать границы — и вот она уже рыдала.

— Господи, Шон… Как мы до этого докатились?

Смущенно переминаясь с ноги на ногу, я неуклюже приобнял ее.

— Всё хорошо.

— Нет, не всё хорошо! — всхлипывая, возразила Пайпер и уткнулась мне в плечо. — Я никогда, никогда в жизни не была злодейкой! А теперь я вхожу в этот зал суда — и становлюсь именно ею.

Я не впервые обнимал Пайпер Рис. Так поступают все супружеские пары: вы приходите в гости, отдаете непременную бутылку вина и целуете хозяйку в щеку. Возможно, я краешком разума улавливал информацию: Пайпер выше Шарлотты, к примеру, и пахнет она какими-то незнакомыми духами, а не ванилью и грушевым мылом, как моя жена. В любом случае, это были треугольные объятия: на уровне щек вы соединялись, а тела расходились наискось, подальше друг от друга.

Но сейчас Пайпер прижалась ко мне. Ее слезы обжигали мне шею. Я чувствовал изгибы ее тела, чувствовал его вес. И я сразу же понял, когда она почувствовала мое.

А потом она начала целовать меня, или я начал ее целовать, и на вкус она была как спелая вишня, и глаза у меня закрылись, и в этот миг я видел перед собой лишь Шарлотту.

Мы одновременно отскочили друг от друга и отвели взгляды. Пайпер потерла щеки. «Я никогда, никогда в жизни не была злодейкой», — говорила она.

Всё в жизни бывает в первый раз.

— Прости, — сказал я, невольно перебив Пайпер.

— Я не должна была…

— Ничего не было, — сказал я. — Давай представим, что ничего не было, ладно?

Пайпер с грустью на меня посмотрела.

— Шон, если ты не хочешь что-то замечать, это еще не значит, что этого нет.

Не знаю, о чем она говорила: об этом миге, об этом ли иске, а может, о том и другом. Я хотел произнести тысячу фраз, каждая из которых начиналась и заканчивалась извинениями, но с губ сорвалось другое.

— Я люблю Шарлотту, — сказал я. — Я люблю свою жену.

— Я знаю, — прошептала Пайпер. — Я тоже ее любила.

Шарлотта

Фильм, в котором засняли один день из твоей жизни, Марин собиралась показать присяжным под конец. Эмоциональный противовес холодным неоспоримым фактам, изложенным актуарием, который с точностью до копейки подсчитал, во сколько обходится содержание ребенка-инвалида в этой стране. Мне казалось, что с того дня, как съемочная группа потащилась за тобою в школу, прошла целая вечность. Меня, признаться, несколько тревожил результат. Вдруг присяжные посмотрят на нашу повседневную жизнь и подумают, что она не сильно-то отличается от повседневной жизни любого другого человека?

Марин просила меня не беспокоиться: уж она-то позаботится, чтобы зрелище убедило присяжных. И едва первые образы спроецировались на экран, я поняла, что беспокоилась напрасно: монтаж — это настоящее чудо.

Сначала появилось твое лицо, отраженное в окне, через которое ты смотрела на улицу. Ты ничего не говорила, но слов и не требовалось. В твоих глазах можно было прочесть целую жизнь беспрерывной тоски.

Камера выглянула в окно, проследив за твоим взглядом, и уставилась на твою сестру, нарезающую круги на коньках.

Пока я застегивала тебе ножные скобы (сама ты не дотягивалась), заиграли первые аккорды песни. Я почти сразу ее узнала: «Надеюсь, ты будешь танцевать».

В кармане жакета у меня завибрировал мобильный.

Вообще-то на судебные заседания телефоны проносить нельзя, но я объяснила Марин, что постоянно должна быть на связи — на всякий пожарный. Она пошла на уступки. Я вытащила трубку и посмотрела на экран.

Абонент ДОМ.

На другом экране ты, между тем, сидела на уроке, и детишки мельтешили вокруг тебя, словно стайка рыбок. Они кружили в хороводе, а ты неподвижно сидела в инвалидном кресле.

— Марин, — прошептала я.

— Потом, — цыкнула она.

— Марин, у меня звонит телефон…

Она наклонилась ко мне и прошипела:

— Если вы сейчас ответите, присяжные растерзают вас за бессердечие.

И мне пришлось проигнорировать вызов, хотя тревога неуклонно росла. Может, присяжные решат, что меня огорчает этот фильм. Телефон умолкал на мгновение — и возобновлял вибрацию через считаные секунды. Я смотрела, как ты, покусывая верхнюю губу, бредешь к мату: физиотерапия. Телефон снова задрожал, и я еле слышно охнула.

А вдруг ты упала? Вдруг сиделка не знает, как быть? Вдруг случилось что-то похуже простого перелома?