Хрупкая душа

«Уважаемая мисс Гейтс!

Нижеследующая информация взята из судебного протокола вашего удочерения. Из него следует, что гинеколог вашей матери связался со своим адвокатом и попросил совета насчет пациентки, решившей отдать ребенка на удочерение. Адвокат знал, что семья Гейтс интересуется этим вопросом. После вашего рождения адвокат встретился с вашими биологическими родителями и договорился об удочерении.

Вы родились в больнице Нашуа в 17.34 третьего января 1973 г. Выписали вас 5-го числа того же месяца, отдав под опеку Артура и Ивонны Гейтс. Окончательное решение об удочерении было принято 28 июля 1973 г. в окружном суде Хиллсбороу.

Согласно свидетельству о рождении, биологическая мать родила вас в семнадцать лет. На тот момент она являлась жительницей округа Хиллсбороу. Расовая принадлежность: белая. Род занятий: учащаяся. Имя отца не указано. Когда вас удочерили, она переехала в Эппинг, штат Нью-Гэмпшир. В петиции об удочерении ваши религиозные убеждения обозначены как «Римская католическая церковь». Согласие на удочерение подписали ваша биологическая мать и бабушка по материнской линии.

Если я еще чем-либо могу вам помочь, пожалуйста, обращайтесь.

С уважением, Мэйси Донован».

Я понимала, что «неидентифицирующая» информация и должна быть размытой, но мне столько всего хотелось узнать! Расстались ли мои родители, когда мать забеременела? Страшно ли ей было одной в больнице? Держала ли она меня на руках хоть раз или сразу отдала медсестре?

Знали ли мои родители, воспитавшие меня в безоговорочно протестантской традиции, что родилась я католичкой?

Понимала ли Пайпер Рис, что даже если Шарлотта О’Киф не хотела растить такого ребенка, как Уиллоу, то кто-то другой был бы счастлив получить такую возможность?

Отбросив эти мысли, я углубилась в чтение вопросника, чтобы узнать ее версию событий. Поначалу шли вопросы общего характера, но к концу анкеты они становились всё более конкретными. Первый вообще был элементарным: «Как вы познакомились с Шарлоттой О’Киф?»

Я пробежала глазами ответ и удивленно заморгала. Должно быть, это описка.

Я позвонила Шарлотте.

— Алло, — сказала она запыхавшимся голосом.

— Это Марин Гейтс. Нам нужно обсудить эти вопросники.

— О, как хорошо, что вы позвонили! Вы, наверное, ошиблись, потому что мы получили один вопросник для Амелии.

— Это не ошибка, — пояснила я. — Она же включена в список ваших свидетелей.

— Амелия? Нет, этого не может быть. Она не будет давать показания.

— Она сможет рассказать о вашей семейной жизни, объяснить, как ОП сказался на ее жизни. Расскажет о вашей поездке в Диснейленд, о том, какой это был печальный опыт — ночевать в чужом доме, в отрыве от семьи…

— Я не хочу, чтобы она лишний раз об этом вспоминала.

— К тому моменту, как начнется суд, она будет уже на год старше. И ее, возможно, не придется вызывать. Имя внесено для протокола.

— Тогда, наверное, лучше и вовсе ей не говорить, — пробормотала Шарлотта, и только тогда я вспомнила, зачем позвонила ей.

— Меня сейчас интересует вопросник Пайпер Рис, — сказала я. — На вопрос, когда вы познакомились, она ответила, что вы были лучшими подругами в течение восьми лет.

На том конце провода воцарилось молчание.

— Лучшими подругами?

— Ну, — протянула Шарлотта, — да…

— Я веду ваше дело уже восемь месяцев, — сказала я. — Мы раз шесть встречались лично и раз двадцать говорили по телефону. Вам не казалось, что это малюсенькое обстоятельство может иметь такую же малюсенькую важность?

— Это ведь не имеет отношения к делу.

— Вы меня обманули, Шарлотта! А это, черт побери, к делу отношение имеет.

— Вы не спрашивали, дружу ли я с Пайпер, — возразила Шарлотта. — Я и не врала.

— Вы просто скрыли правду.

Я взяла в руки вопросник Пайпер и прочла вслух: