Она еще не простила его за то, что он использовал Лесли и Ниалла в своих целях, но, в отличие от Донии, у нее не было выбора — она должна была иметь дело с Летним Королем. Если один из них не умрет, они навеки связаны друг с другом. Или, как минимум, пока они правят своим Двором. А фейри-монархи стремились к тому, чтобы стоять у власти в течение долгих столетий, что вполне могло сойти за вечность.
С тех пор, как ее сделали королевой, Летние фейри стали важны для нее. Их благополучие стало ее главной целью, и на первом месте оказались их счастье и безопасность. Это было на уровне инстинкта, как, например, помогать Лету обрести силу, но это не значило, что она готова была пожертвовать всем остальным ради Лета. А Кинан не мог этого понять.
Эйслинн покачала головой:
— В этом мы не придем к согласию, Кинан.
— Возможно. — Он посмотрел на нее с такой открытой привязанностью, что она почувствовала, как ему отвечают солнечные лучи внутри нее. — Но ты, по крайней мере, не отказываешься разговаривать со мной.
Эйслинн отодвинулась в самый угол дивана, вкладывая в этот жест определенный смысл.
— У меня нет выбора. А у Донии есть.
— У тебя есть выбор. Просто ты…
— Что?
— Ты более рациональна. — И едва он сказал это, на его губах заиграла улыбка.
Растущее в Эйслинн напряжение рассеялось от этой улыбки, и она рассмеялась.
— Я еще в жизни не была такой нерациональной, как в последние месяцы. Учителя заметили, как я изменилась. И мои друзья, и бабушка, и даже Сет… А эти резкие смены настроения — просто кошмар!
— По сравнению со мной, ты сама невозмутимость. — Его глаза сияли. Он знал, каким изменчивым стал ее нрав, и что именно он был причиной этого больше, чем кто-либо другой.
— Не уверена, что мое поведение можно назвать рациональным, если брать тебя для сравнения.
И Эйслинн снова расслабилась. Несмотря не все странности, которыми были наполнены последние месяцы, он всегда находил способ зажечь в ней свет. Во многом именно благодаря этому быть Летней Королевой было не так сложно. Его дружба и любовь Сета помогали ей не сбиться с пути.
Кинан все еще улыбался, но когда снова заговорил, в глазах его была просьба:
— Может, ты поговоришь с Дон? Объяснишь, как мне ее не хватает. Может, ты могла бы рассказать ей, как мне грустно, когда я не вижу ее. Сказать, что она нужна мне.
— А почему ты сам ей не скажешь?
— Как? Она меня даже на порог не пускает. Мне нужно, чтобы она была в моей жизни. Без нее… и без тебя… У меня плохо получается. Я стараюсь, но мне нужно, чтобы она в меня верила. Если одной из вас…
— Не надо.
Эйслинн не хотела, чтобы он развил эту мысль. Новый мир между Дворами был еще слишком хрупким. Было бы лучше, если бы Дония и Кинан не ссорились, но разговоры наедине с Донией заставляли ее нервничать. Они стали друзьями, не такими близкими, как надеялась Эйслинн, но достаточно близкими, чтобы поначалу проводить вместе время. Однако это закончилось, когда пришла весна. Когда изменились отношения Эйслинн с Кинаном. И пусть они избегали разговоров об этом, все же обоим требовались постоянные усилия, чтобы не прикасаться друг к другу.
— Я могу попробовать, но если она злится на тебя, то и со мной вряд ли захочет поговорить. В последнее время она все наши с ней дела передает кому-нибудь другому, — призналась Эйслинн.
Кинан налил два стакана воды и сказал:
— Это потому, что Лето набирает силы, а Зима слабеет. Бейра каждую весну становилась мрачнее обычного. И это тогда, когда я еще не был так силен.
Кинан протянул Эйслинн стакан… и она застыла.
— Эш?
Она пошевелилась, пропустив мимо ушей, что он назвал ее сокращенным именем, а не полным, как обычно, отвела взгляд от стакана и посмотрела на него.
— Да?
— Все в порядке. Я не причиню тебе вреда. Никогда. Я и раньше не хотел навредить тебе.
Эйслинн вспыхнула и взяла стакан.
— Извини. Я знаю. Честно-честно.
Кинан пожал плечами, но минуты, когда ее охватывала паника, причиняли ему боль. Она подозревала, что иногда он чувствует то же, что и она, как будто их совместное управление Двором создало некую связь между ними, и ни он, ни она не были к этому готовы. Никто из фейри не мог видеть сквозь стену, которой Эйслинн себя окружила. Никто, кроме Кинана.