Хрупкие создания

– Я серьезно, Джун. Брось это все. Сосредоточься на важном. Это твой последний год в балете, если так и останешься дублершей. Никаких больше танцев. Пойдешь в частную школу по соседству.

А потом бросает трубку, и я не успеваю ни возразить, ни попрощаться.

Она так говорит о танцах, что и в жизни не догадаешься, будто мать ходила по здешним коридорам, жила в общежитии, танцевала в студиях, вообще была когда-то частью балетной школы. Но что-то случилось, что-то плохое, и она так и не сказала мне, почему все рухнуло.

Мать теперь успешная бизнесвумен, экспортирует из Кореи одежду для танцев высокого качества и хочет, чтобы я пошла по ее стопам. Таков корейский путь. Та его часть, что мне известна.

Мать растила меня одна – родители отказались от нее, когда она осталась в Штатах и родила меня. Я – все, что у нее есть. И потому часть меня считает, что я должна во всем ее слушаться. Быть хорошей дочерью. Ездить домой на выходные, ходить с ней на корейские рынки по субботам, а по воскресеньям – в церковь и вечером сворачиваться на кровати в ее объятиях.

Но меня тошнит от одной мысли об обычной школе. В ванной комнате сейчас полно девочек, готовящихся к занятиям, а желудок у меня почти пуст. Так что я направляюсь к Свету.

Свет – это небольшая кладовка в конце коридора на одиннадцатом этаже женского общежития, которая стала своего рода местом для отпущения грехов и признаний. Никто не знает, когда все началось, Свет словно был здесь всегда. Стены сплошь обклеены картинками и напоминают кинопленку. Здесь знаменитые балерины в великолепных костюмах, фотографии изящно изогнутых ног, анонимные пожелания или вдохновляющие цитаты. Вещи из восьмидесятых.

Еще там есть маленький телевизор и DVD-плеер и куча дисков с записями величайших балетных спектаклей. Мне как раз нужно немного вдохновения.

Проскальзываю внутрь, все еще на взводе после разговора с матерью. Если это мой единственный шанс, я должна показать, на что способна. Я ведь прима-балерина. И я докажу это всем, и маме тоже. Мне нельзя уезжать из школы. Нет уж.

Роль феи Драже – мой шанс. Может, единственный. Дублер всего в одном шаге от соло. Я должна его получить любой ценой. Стараюсь не думать о том, как мы с Джиджи иногда смотрим допоздна старые ситкомы или классические балеты, как она всегда оставляет мне записочки и цветы.

Это важнее. Это моя карьера.

Опять залезаю в сумочку в поисках пудреницы и отвлекаюсь на старую шкатулку с драгоценностями. Подарок отца, которого я никогда не видела. Она идеально помещается в мою в ладонь, и я ношу ее с собой повсюду, как обещание, что однажды я его найду. Нащупываю ключик на задней крышке, открываю шкатулку и смотрю, как кружится маленькая балерина. Muyongga, танцовщица. Нежная мелодия напоминает мне обо всем, за что я так люблю балет: за контроль, красоту, музыку. Здесь, в школе, работа над собой всегда приносит результаты: тренируешь мышцы, а потом тело делает то, что ты от него хочешь. И не важно, какая у меня семья и есть ли друзья, нравлюсь ли я какому-нибудь мальчику… Важно лишь то, на что способно мое тело.

Копия списка распределенных ролей висит тут же, на стене, рядом со списками прошлых лет. Смотрю на имя Джиджи, выведенное над моим. Смотрю так долго, что в глазах начинает двоиться – мое имя не переползает выше. Неважно, как Джиджи ко мне относиться.

Игра в гляделки со стеной меня успокаивает, и я потихоньку забываю о разговоре с мамой. Я не сдамся. Я уберу всех со своего пути.

Поднимаю с пола маркер. Рука трясется. Чувствую себя виноватой, но все равно пишу: «Джиджи, оглядывайся почаще».

7. Джиджи

Через полторы недели после кастинга устаканилось расписание репетиций. Мы собираемся в студии «Е» на втором этаже. Закат оттуда не разглядеть. Мама советовала мне каждый вечер наблюдать заход солнца, чтобы оставаться позитивной.

– Не таскай за собой переживания, – всегда говорила она. – Они слишком тяжелые.

Здесь так трудно помнить о ее словах. Но нужно держаться. И хорошо, что новых приступов после объявления ролей не было. Так что и волноваться не о чем.

Позади меня идет Элеанор, и я шучу о новой прическе нашей учительницы, просто чтобы она со мной заговорила. В школе так сложно по-настоящему сблизиться с кем-то. Она смеется. Я тоже.

В студии повсюду теплые гетры и пуанты, разговоры. Мы разминаемся. Джун облокотилась на стену и тянет ноги. Она всегда разминается, даже когда ей не нужно танцевать вместе с остальными. Джун сидит и запоминает движения и такты, заносит все в книгу дублера, которую завела. Иногда я представляю, как мы занимаемся вместе: смеемся, показываем друг дружке разные трюки, двигаемся в унисон, будто вернулись в детство. Но она не станет так делать. Я уже тысячу раз ее спрашивала.