Хрупкие вещи. Истории и чудеса

– Земля в перигелии отстоит от Солнца приблизительно на 91 миллион миль. Рекордная зафиксированная скорость птицы, пикирующего сапсана, немногим превысила 273 мили в час. При такой скорости лететь к нам от Солнца жар-птица будет чуть больше тридцати восьми лет. Если, конечно, ей нипочем темный холод космического вакуума.

– Конечно, – согласился Зебедия Т. Кроукоростл. Он прикрыл рукой глаза, посмотрел в небо и сощурился. – А вот и она.

Казалось, птица летит прямо из Солнца, но это, разумеется, была лишь иллюзия. Не станешь ведь в полдень прямо на солнце таращиться.

Сначала появился лишь силуэт, черный силуэт на фоне солнца и голубого неба, потом солнце тронуло его перья, и у людей на земле перехватило дыхание. Ничто не сравнится с блестящим на солнце оперением жар-птицы – от этого перехватит дыхание у кого угодно.

Жар-птица взмахнула крыльями и закружила, все ближе и ближе, над кофейней Мустафы Строхайма.

И приземлилась прямо на авокадо. Ее перья были золотыми, они были серебряными, они были пурпурными. Она была крупнее упитанного петуха, меньше индейки, с длинными ногами и шеей цапли, а голова ее напоминала орлиную.

– Она прекрасна, – прошептала Вирджиния Бут. – Посмотрите, какой у нее хохолок из двух перьев. Такой симпатичный.

– Весьма симпатичный, – согласился профессор Мандалай.

– Что-то мне эти перья напоминают, – пробормотал ДваПера Маккой.

– Мы ощиплем хохолок перед жаркой, – сказал Зебедия Т. Кроукоростл. – Так положено.

Жар-птица сидела на авокадо, под солнцем. Казалось, она сияла изнутри, отражая солнце, будто ее перья были сплетены из света, переливавшегося пурпуром, зеленью и золотом. Потом она стала прихорашиваться, подставив солнцу расправленное крыло. Она ворошила и поправляла перья, пока не пригладила все до единого. Затем наступила очередь второго крыла. Наконец птица удовлетворенно чирикнула и слетела на землю.

Близоруко озираясь, она потрусила по высохшей грязи.

– Смотрите! – воскликнул Джеки Ньюхаус. – Она нашла зерна.

– Как будто искала их, – сказал Огастес ДваПера Маккой. – Как будто знала, где искать.

– Я всегда сыплю зерна в том месте, – сказал Зебедия Т. Кроукоростл.

– Какая красивая, – повторила Вирджиния Бут. – Но вблизи видно, что она гораздо старше, чем я себе представляла. Глаза мутные, ноги заплетаются. Но все же какая красивая!

– Птица Бенну – красивейшая из всех птиц, – сказал Зебедия Т. Кроукоростл.

Вирджиния Бут умела объясниться с египетским официантом, но на этом ее языковые познания заканчивались.

– Что за птица Бенну? – спросила она. – Жар-птица по-египетски?

– Птица Бенну, – ответил профессор Мандалай, – ночует на ветках персеи. На голове у нее два пера. Иногда ее изображают как цаплю, иногда в виде орла. Это не все, но остальное до того невероятно, что нечего и повторять.

– Смотрите, она склевала зерно и изюм! – воскликнул Джеки Ньюхаус. – Теперь ее шатает – но какое величие, даже в опьянении!

Зебедия Т. Кроукоростл подошел к жар-птице, которой огромного усилия воли стоило, топчась туда-сюда в пыли под авокадо, не путаться в собственных ногах. Он встал перед жар-птицей и очень медленно ей поклонился. По-стариковски, натужно и скрипуче, однако же поклонился. И жар-птица поклонилась в ответ, а потом повалилась в пыль. Зебедия Т. Кроукоростл почтительно взял ее на руки, точно ребенка, и понес обратно во дворик за кафе Мустафы Строхайма, а остальные последовали за ним.

Первым делом Зебедия выдернул и отложил в сторону два великолепных золотых пера из хохолка.

Потом, не ощипывая птицу, он выпотрошил ее и положил потроха на дымящийся хворост. Ополовиненную банку пива сунул в тушку и водрузил птицу на жаровню.

– Жар-птица жарится быстро, – предупредил Кроукоростл. – Готовьте тарелки.

Древние египтяне приправляли пиво кардамоном и кориандром, поскольку не знали хмеля, и пиво у них выходило вкусное, душистое и хорошо утоляло жажду. После такого пива можно было и целую пирамиду построить, что иногда и случалось. Пиво в банке бурлило и распаривало жар-птицу изнутри. Когда жар от углей достиг оперения, оно сгорело, будто магниевая фольга, с такой яркой вспышкой, что эпикурейцам пришлось зажмуриться.

Воздух пропитался запахом жареной дичи – сочнее утки, тоньше фазана. У изголодавшихся эпикурейцев потекли слюнки. Казалось, времени прошло всего ничего, а Зебедия уже снял жар-птицу с раскаленного ложа и поставил на стол. Потом разрезал на куски и разложил дымящееся мясо по тарелкам. Каждый кусочек он полил соусом. Кости отправились прямиком в огонь.

Все члены Эпикурейского клуба расселись на заднем дворе кофейни Мустафы Строхайма, вокруг древнего деревянного стола. Они ели руками.

– Зебби, это восхитительно! – воскликнула Вирджиния Бут с набитым ртом. – Так и тает во рту. Вкус просто неземной.

– Это вкус Солнца, – сказал Огастес ДваПера Маккой, поглощая мясо с рвением, на которое способен только по-настоящему большой человек. В одной руке у него была ножка, в другой – кусок грудки. – В жизни не пробовал ничего вкуснее и не жалею, что отведал, но все же я буду скучать по дочери.