Хрупкие вещи. Истории и чудеса

Она не была моей девушкой (моя девушка жила в Кройдоне, куда я ходил в школу, – сероглазая блондинка невероятной красоты, сама удивлялась – как часто мне сообщала, – отчего стала встречаться со мной), мы просто дружили, и она жила в десяти минутах ходьбы, за полями, в старой части города.

Я хотел зайти к ней, послушать музыку, посидеть и поговорить.

Я вышел из дома, сбежал по травянистому склону к дороге и едва не наткнулся на женщину – она стояла под фонарем и смотрела на дом.

Она была одета, как цыганская царица на сцене или мавританская принцесса. Не красивая – эффектная. И лишенная цвета – в памяти она осталась черно-желтой.

Вздрогнув, как бывает, если видишь кого-то там, где не ждал никого увидеть, я сказал:

– Здравствуйте.

Женщина не ответила. Смотрела на меня.

Я спросил:

– Вы кого-нибудь ищете? – Ну, или что-то в этом роде, и она опять ничего не сказала.

Она лишь смотрела на меня, эта невероятная женщина посреди чистого поля, одетая, как гостья из снов, и ни слова не произносила. Только начала улыбаться, и улыбка эта мне не понравилась.

И вдруг меня объял страх – бесконечный, непостижимый ужас, как во сне, и я быстро зашагал прочь по улице и завернул за угол, а сердце бешено колотилось в груди.

Я постоял пару секунд, а потом выглянул, и под фонарем никого не было.

До дома пятьдесят шагов, но я не мог развернуться и пойти обратно – ни за что на свете. Я слишком перепугался. Я побежал по темной улочке из песчаника меж высоких деревьев в старый город, потом по другой улице и еще по одной, к дому подруги, и примчался туда, и онемел, и запыхался, и что-то бормотал, и перепуган был до полусмерти, будто за мною гнались все гончие псы ада.

Я рассказал подруге свою историю, мы позвонили моим родителям, а те сообщили, что под фонарем никого нет, и согласились, хоть и не слишком охотно, приехать и отвезти меня домой, потому что идти я не соглашался.

Вот, собственно, и вся история. Жалко, что нет продолжения: я бы лучше написал, что двести лет назад на этом самом месте сожгли цыганский табор, – хоть что-нибудь, лишь бы у истории появилось логическое завершение, лишь бы она стала историей; вот только не было никакого цыганского табора.

Поэтому, как обычно, когда в мою жизнь вторгается дикое и странное, случай этот останется без объяснений. Никакая он не история.

А в памяти сохранились только черно-желтая улыбка женщины и тень страха, что пришел потом.

После закрытия

Closing Time. © Перевод А. Аракелова, 2007.

В Лондоне еще остались клубы. Старинные и имитирующие старину, с вытертыми диванами и трескучими дровами в каминах, газетами, диспутами или традиционным безмолвием; и новые, вроде «Граучо» и его многочисленных копий, куда захаживают актеры и журналисты, желающие показаться на людях, выпить, насладиться своим сиятельным одиночеством или даже поговорить. У меня есть друзья и в тех клубах, и в других, но сам я ни в одном не состою. Уже нет.

Много лет назад, полжизни назад, будучи молодым журналистом, я вступил в один клуб. Существовал он лишь затем, чтобы паразитировать на строгом законе о лицензировании питейных заведений, который запрещал пабам продавать горячительное после одиннадцати – в одиннадцать все закрывалось. Этот клуб под названием «Диоген» представлял собой комнату над магазином грампластинок в узком проулке, выходившем на Тоттенхэм-Корт-роуд. Владела им веселая пухлая женщина по имени Нора, и сама не дура выпить; она не уставала сообщать всем, кто интересовался, – как, впрочем, и тем, кто не очень, – почему клуб получил такое имя: потому, дорогуша, что она по-прежнему ищет правильного человека. Вверх по узкой лестнице, и – в зависимости от Нориного каприза – перед вами могли распахнуться или же не распахнуться двери клуба. Работало заведение когда придется.

Клуб наполнялся, когда закрывались пабы, и так было всегда и так будет до конца, несмотря на обреченные, однако упорные попытки Норы подавать еду и ежемесячно рассылать всем членам клуба письма с трогательным напоминанием о том, что в клубе таки подается еда. Несколько лет назад я с грустью узнал, что Нора умерла, и сам поразился тому, какая вселенская скорбь меня охватила, когда в прошлом месяце, приехав в Англию, я ходил по той улочке в поисках «Диогена» и нашел только со второй попытки, разглядев над магазином сотовых телефонов окна закусочной под выцветшими зелеными навесами, на которых красовалось изображение человека в бочке. Эта почти вульгарная перемена разбудила воспоминания.

В «Диогене» не было ни каминов, ни старинных кресел, но там все равно рассказывали истории.

В основном в клубе пили мужчины, хотя время от времени появлялись и дамы, а Нора даже приобрела изящный предмет обстановки в виде помощницы, златовласой польки, которая обращалась ко всем «даракуша» и опрокидывала рюмочку всякий раз, когда оказывалась за барной стойкой. Нагрузившись по самое не хочу, она сообщала всем и каждому, что происходит из графского рода, и умоляла сохранить эту тайну и не рассказывать никому.