Хрупкие вещи. Истории и чудеса

Как ты думаешь, что я чувствую?

How Do You Think It Feels? © Перевод Т. Покидаевой, 2007.

Лежу вот в постели. Чувствую под боком льняную простыню, нагретую до температуры тела, слегка помятую. Я один. В груди уже не болит. Я не чувствую ничего. Мне хорошо.

С пробуждением сны исчезают, передержанные под сиянием утреннего солнца в окне моей спальни, и сменяются медленно воспоминаниями, и теперь, когда на подушке остался лишь алый цветок и ее запах, память переполняется Бекки, и пятнадцать лет сыплются сквозь пальцы, как конфетти или опавшие лепестки.

Ей было всего двадцать. Я был значительно старше – почти двадцать семь, жена, карьера, две дочки-близняшки. И я готов был бросить все ради нее.

Мы познакомились на конференции в Гамбурге, в Германии. Она выступала на презентации о будущем интерактивных развлечений, и я сразу подумал, что Бекки привлекательная и забавная. Длинные темные волосы, голубые глаза с зеленоватым отливом. Поначалу мне казалось, что она похожа на кого-то из знакомых, но потом до меня дошло: я не знал этого человека по правде, она походила на Эмму Пил, героиню Дайаны Ригг в телесериале «Мстители»[30]. Я влюбился в нее, черно-белую, и бредил ею, когда мне еще не исполнилось и десяти.

Ближе к вечеру, когда мы случайно столкнулись в гостиничном коридоре – я шел на пьянку к продавцам программного обеспечения, – я похвалил ее выступление. Она сказала, что актриса, что ее наняли для презентации («Ну, не всем же играть в Уэст-Энде») и что ее зовут Ребекка.

Потом я поцеловал ее у двери, а она вздохнула, прижавшись ко мне.

До конца конференции Бекки спала у меня в номере. Я был люто влюблен, и она, хотелось бы думать, тоже. Наш роман продолжался и в Англии: яркий, веселый и восхитительный. Я был влюблен, я это знал, и любовь шампанским ударяла в голову.

Я проводил с ней все свободное время, говорил жене, что задерживаюсь, что мне надо в Лондон, что я занят. А сам мчался к Бекки в Баттерси.

Ее тело наполняло меня радостью: золотистая податливость кожи, голубые глаза с зеленоватым отливом. Ей было трудно расслабиться во время секса – ей вроде бы нравился секс как идея, но на практике он ее не впечатлял. Оральный секс вызывал у нее легкое отвращение – когда она сама и когда ей, – и больше всего ей нравилось, когда все заканчивалось очень быстро. Но меня это не задевало: мне хватало ее красоты и остроумия. Мне нравилось, как она лепит из пластилина кукольные лица маленьких человечков и как пластилин тонкими темными полумесяцами забивается ей под ногти. У нее был красивый голос, и иногда она ни с того ни с сего принималась петь – популярные песни, фольклор, отрывки из оперных арий, глупые песенки из телерекламы – что в голову придет. Жена никогда не пела, даже колыбельные нашим девочкам.

Краски как будто делались ярче, когда рядом была Бекки. Я стал замечать мелочи жизни, которых не видел раньше: разглядел изысканную элегантность цветов, потому что Бекки любила цветы; пристрастился к немому кино, потому что Бекки любила немое кино, «Багдадского вора» и «Шерлока-младшего»[31] я пересматривал по сто раз; стал собирать кассеты и компакты, потому что Бекки любила музыку, а я любил Бекки и мне нравилось любить то, что любила она. Раньше я не слышал музыки; не понимал черно-белого изящества безмолвного клоуна; никогда по-настоящему не видел цветка, не касался его и не обонял – до того, как мы встретились с Бекки.

Она сказала, что ей пора уйти из театра и заняться чем-то другим, чтобы зарабатывать больше и регулярнее. Я познакомил ее с приятелем из музыкального бизнеса, и он взял ее личным секретарем. Иногда меня мучил вопрос, спят они или нет, но я не расспрашивал – не решался, хотя размышлял об этом. Я не хотел рисковать тем, что было у нас двоих, и знал, что у меня нет причин ее упрекать.

– Как ты думаешь, что я чувствую? – спросила она, когда мы вышли из тайского ресторанчика в двух шагах от ее дома. Мы ужинали там всякий раз, когда я приезжал к ней. – Когда знаю, что вечером ты возвратишься к жене. Ты думаешь, мне каково?

Я знал, что она права. Я никому не хотел делать больно, но как будто разрывался на части. Страдала работа в моей компьютерной фирме. Я собирался с духом, чтобы сказать жене: я ухожу. Мне представлялось, как обрадуется Бекки, когда узнает, что теперь я безраздельно с ней, насовсем; Кэролайн, жене, будет тяжело, а девочкам еще тяжелее, но так нужно.

Каждый раз, когда я играл с дочками, с моими почти одинаковыми близняшками (подсказка: у Аманды над верхней губой крошечная родинка, подбородок у Джессики чуть круглее) с волосами медового цвета, чуть светлее, чем у Кэролайн; каждый раз, когда мы ходили в парк, когда я купал их перед сном и укладывал спать, в сердце свербела тягучая боль. Но я знал, что нужно сделать; знал, что нынешняя боль скоро сменится радостью, потому что я буду с Бекки, я буду с ней жить, и любить ее, и проводить с ней все время.