Хрупкие вещи

– В ваших фантазиях, – сказала она, – мой народ – такие же, как вы. Только лучше. Мы не умираем, не старимся, не страдаем от боли, холода или жажды. Мы лучше одеваемся. Мы владеем мудростью веков. А если мы жаждем крови – ну что ж, это ничем не хуже вашей тяги к пище, любви или солнечному свету; а кроме того, для нас это повод выйти из дома. Из склепа. Из гроба. Из чего угодно. Вот ваша фантазия.

– А на самом деле? – спросил я.

– Мы – это вы и есть, – ответила она. – Мы – это вы, со всеми вашими продрочками и всем, что делает вас людьми. Вашими страхами, одиночеством, смятением... лучше ничего не становится... Но мы холоднее вас. Мертвее. Я скучаю по свету солнца, по еде, по тому, чтобы кого-нибудь коснуться, заботиться о ком-то. Я помню жизнь, помню, как встречалась с людьми как с людьми, а не как с источником пищи или объектом контроля. И я помню, каково это – что-то чувствовать, все равно что: счастье, грусть, что угодно... – Тут она замолчала.

– Ты плачешь? – спросил я.

– Мы не плачем, – был ответ.

Я же говорил, врать она мастерица.

КТО-ТО КОРМИТ, КТО-ТО ЕСТ

Feeders and Eaters

Перевод. Т. Покидаева

2007

В этой истории все – правда. Постольку-поскольку. Если это имеет значение.

Дело близилось к ночи. Я страшно замерз – в этом городе, где у меня не было права быть. Во всяком случае, в столь позднее время. Не скажу, в каком именно городе. Я опоздал на последний поезд. Спать не хотелось, и я решил прогуляться по улицам вокруг вокзала и поискать круглосуточное кафе. Место, где можно посидеть в тепле.

Вы знаете, что я имею в виду. Вы бывали в подобных местах: название кафе на неоновой рекламе «Пепси» над грязным окном, засохший яичный желток между зубцами всех вилок. Есть не хотелось, но я все же взял тост и стакан маслянистого чая – чтобы меня оставили в покое.

Посетителей было немного, человека два-три. Всеми покинутые, одинокие люди, страдающие бессонницей. Каждый – сам по себе. За отдельным столиком. Сгорбившись над пустой тарелкой. Заляпанные грязью пальто и спецовки, застегнутые на все пуговицы.

Когда я отошел от стойки с подносом в руках, кто-то громко сказал:

– Эй, ты! – Это был мужской голос, и я сразу понял, что он обращался ко мне. – Я тебя знаю. Иди сюда.

Я сделал вид, что не слышу. Я не хотел ни с кем связываться. И уж тем более – с человеком, который бывает в подобных местах.

А потом он назвал мое имя, и я обернулся к нему. Когда тебя называют по имени, выбора не остается.

– Не узнаешь? – спросил он. Я покачал головой. Я не знал этого человека. Если бы знал, я бы точно его не забыл. Такое не забывается. – Это я, – жалобно прошептал он. – Эдди Барроу. Ты меня знаешь.

Теперь, когда он назвал свое имя, я узнал его. Более или менее. В смысле, я знал Эдди Барроу. Мы вместе работали на стройке, лет десять назад, когда я в первый и единственный раз попробовал заняться ручным трудом.

Эдди Барроу был высоким и статным красавцем, с хорошо развитой мускулатурой и ослепительной голливудской улыбкой. До того как устроиться к нам на стройку, он работал в полиции. Иногда он рассказывал мне истории о суровых буднях служителей закона, правдивые истории о преступлении и наказании. Он ушел из полиции, когда у него начались неприятности с начальством. Из-за жены старшего инспектора. У Эдди вечно случались какие-то неприятности из-за женщин. Он им нравился, женщинам.

Когда мы работали на стройке, к нему постоянно ходили женщины. Буквально вешались ему на шею, носили сандвичи и прочие вкусности, окружали вниманием и заботой. Он вообще ничего не делал для того, чтобы нравиться женщинам. Он просто им нравился. Поначалу я наблюдал за ним, чтобы понять, что он делает, и как именно он привлекает женщин, но, повторюсь, он вообще ничего не делал. В конце концов, я решил, что ему и не надо ничего делать. Ему достаточно просто быть. Вот таким: большим, сильным, не очень умным, но зато невероятно красивым.

Но это было десять лет назад.

Человек, сидевший за столиком в полуночном кафе, был отнюдь не красавцем. Тусклые, красные глаза. Опухшие веки. Упертый в столешницу взгляд, полный отчаяния и безысходности. Лицо – серое, бледное. Он похудел, причем похудел очень сильно. Сквозь его сальные волосы проглядывала бледная кожа.

– Что с тобой? – спросил я.

– В каком смысле?

– Как-то ты плохо выглядишь, – сказал я, хотя он выглядел хуже, чем просто «плохо». Он выглядел, как покойник. Эдди Барроу был большим крепким мужчиной. А теперь он как будто усох, превратился в ходячий скелет. Сплошь кожа да кости.

– Да, – сказал он. Или, может быть: «Да?», я не понял. Он помолчал и добавил; – Так бывает со всеми, в конце.

Он указал левой рукой на стул, приглашая меня присесть за его столик. Правую руку он прятал в кармане.