Хрупкий лед

Но ее мнения не собирались спрашивать. И слишком скоро Настя поняла, что совершенно зря мечтала покинуть свой детский дом «Солнышко». Приют, куда ее перевели, был переполнен. Государство не имело возможности выделять много денег на сирот, и с каждым годом детских домов становилось все меньше. Здесь под одной крышей собрали и тех, кто с детства воспитывался в приютах, подобно самой Насте, и тех, кто слонялся по улицам, попрошайничая или воруя из-за того, что их родители вели не самый законопослушный или образцовый способ жизни. Было тяжело, очень. Эти дети… Они и детьми, кажется, не были. Насте они казались взрослыми, даже те, кто был младше ее самой. И не сразу она поняла, что это последний год, полный любви и внимания Саши и его мамы, сделали ее такой. Других же воспитанников этого приюта жизнь так не баловала. И они стали жестокими, злыми. Настолько, что Настя пришла в ужас от того, куда попала.

В первый же вечер ей устроили «темную» в туалете. И только своевременное появление воспитателя, спасло Настю и еще двух девочек из новеньких, от серьезных травм, хоть они и отчаянно дрались, защищаясь от тех, кто давно жил здесь. Тогда она отделалась несколькими синяками и царапинами от ногтей. Но чем дальше, тем злее становились дети. А воспитатели, по большей части, закрывали глаза на мелки драки и ссоры, их было мало и они просто не успевали уследить за всем. Наверное, именно из-за этого Настя попал в медпункт спустя две недели, когда изо всех старалась отстоять свое право на владение своей же вещью. Одна из девчонок заметила у нее брелок, подаренный Сашкой. Раньше Настя проявляла большую осторожность, старательно скрывая тот от посторонних глаз, а в тот день — зазевалась, о чем-то не подумала. И одна из младших девчонок, желая выслужиться перед местной главной — тут же доложила о сокровище. На нее опять напали толпой, девчонок пять, дрались молча, пуская в ход и зубы, и ногти, и даже попавшуюся под руку половую тряпку. И, наверное, осталась бы Настя без своего брелока, если бы кто-то не ударил ее по плечу шваброй. Та была старой, потертой, с сучковатой ручкой местами. Один из этих выступов и порвал кожу, оставив длинную неровную царапину. Крови хлынуло столько, что девчонки просто испугались и смылись из туалета, словно и духу их там не было. А Настя, стиснув зубы и ощущая боль в каждой мышце, поплелась к медсестре, сжимая в кулаке бесценный брелок с фотографией Харламова.

Рану ей промыли и перевязали, и даже, пожалев, оставили на ночь в медпункте. И именно оттуда Настя сбежала не взяв с собой ничего, кроме одетой на ней одежды и того самого брелока. Правда, решение это пришло спонтанно, когда проснувшись от шума и суматохи, подслушав разговоры воспитателей в коридоре, она поняла, что несколько воспитанников убежали. Именно тогда к ней и пришла идея последовать их примеру, в надежде на то, что все будут искать первых беглецов, и ее пропажу не сразу обнаружат. Настя тихонько выбралась из окна медпункта, расположенного на первом этаже, перелезла через забор, не обращая внимания на сильную боль в плече, и побежала, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого приюта.

Ей было страшно, очень. С той самой ночи страх стал ее постоянным спутником. Она боялась патрулей милиции, и обычных прохожих, которые могли сдать ее тем самым патрулям. А те, в свою очередь, вернули бы Настю в приют. Она боялась бродяг и таких же бездомных, которой стала сама. Но и, несмотря на страх, Настя поставила себе цель — вернуться домой, к Саше и тете Наташе, и упорно к этой цели шла. Она старалась стать незаметной, как можно меньше привлекать к себе внимания. Научилась жить впроголодь и не обращать внимания на боль, жару, холод. Часто Насте не удавалось поесть ничего, кроме диких абрикос, или кукурузы и помидор, сорванных на полях вдоль трассы, но тогда она еще радовалась. А бывали дни, когда ей не удавалось добыть и такого. Однажды голод был настолько силен, что вопреки всему, чему учили ее воспитатели и тетя Наташа с Анной Трофимовной, она стащила пирожок у уличной торговки на автовокзале какого-то городка. И, забившись между двумя киосками, не обращая внимания на грязь и вонь, идущую от этого угла, жадно съела тот пирожок до последней крошки, облизав грязные пальцы. Настя, вообще, уже забыла о том, что значит быть чистой. Она старалась купаться, если на ее пути встречались речки или ставки, но мыла у нее не было, и хорошо отмыться или хоть как-то отстирать вещи не получалось. Да и страх быть пойманной, часто гнал ее прочь, позволяя потратить на купание совсем немного времени.

Тот раз на вокзале был единственным, когда Настя украла еду. Но к своему стыду, она не могла не признать, что не делала этого больше из-за страха попасться на глаза милиции, а не оттого, что так поступать было нечестно или плохо. Теперь Настя знала очень хорошо — когда живот подводит от голода, а голова кружится оттого, что ты не ела два или три дня, становится не до норм поведения или воспитания.