Хрущев

Со временем в Петрово-Дальнем стали появляться гости. Бывала здесь старая приятельница семьи Вера Александровна Гостинская, в 1928 году жившая вместе с Хрущевыми в Киеве, на Ольгинской улице. Бывал Петр Якир, сын расстрелянного командарма; он в конце шестидесятых был арестован как диссидент. Сергей Хрущев приглашал на дачу коллег — ракетных конструкторов — с семьями. Юлия Хрущева, дочь Леонида, познакомила деда с Шатровым и Борисом Жутовским, одним из тех художников, которых он распекал в Манеже. Бывал здесь и кинорежиссер Роман Кармен с женой Майей (которая развелась с ним и вышла замуж за Аксенова, еще одну «жертву» хрущевского темперамента). В 1970 году Юлия ввела в дом Евгения Евтушенко, либерального поэта, для которого Хрущев в свое время не жалел бранных слов, и молодого барда Владимира Высоцкого. Хрущев извинялся перед ними за свои вспышки ярости в 1962–1963 годах и признавал, что они были правы. На домашней киносъемке мы видим, как Хрущев и Евтушенко сидят рядом на скамейке: сжимая руку собеседника, Хрущев что-то оживленно ему втолковывает, на лице его — улыбка, чуть смущенная и в то же время лукавая, как у человека, который убежден, что сказал нечто важное, но не хочет, чтобы собеседник подумал, будто он задается. Выражение его лица напоминает кинохронику тридцатых годов ²⁶.

Но гости приезжали по выходным, а будние дни Хрущев и его жена проводили в одиночестве. В молодости, в Донбассе, у Хрущева была фотокамера; перед войной он носил с собой «Лейку», но в 1941 году оставил ее в Киеве. В 1947-м, поправляясь после воспаления легких, Хрущев вновь занялся фотографией. И теперь он вернулся к старому увлечению, причем пленки проявлял сам, в ванной. Скоро он переключился на слайды, которые с удовольствием показывал детям, внукам и гостям. Некоторое время носил камеру (вместе с приемником) с собой на прогулки и снимал бесконечные пейзажи. Однако, как замечает Сергей, «фотодело по-настоящему не захватило отца. Скорее, это было простое времяпрепровождение… А когда прошло несколько лет и отец неоднократно перефотографировал все вокруг, это занятие ему окончательно надоело» ²⁷.

Больше привлекло Хрущева садоводство. Дочь Елена, сама увлеченный садовод, принесла ему книгу под названием «Промышленная гидропоника»: Хрущев внимательно ее изучил, всю испещрив пометками, заметками на полях, сделав множество закладок. По всем правилам он подготовил питательную смесь для растений, построил во дворе теплицу и начал эксперимент. Гидропоника ожидаемых результатов не дала, и Хрущев обратился к традиционным методам: у себя на дачном участке он выращивал укроп, картофель, редис, тыкву, подсолнечник и, конечно, кукурузу. Сам он работал в саду до изнеможения и призывал к себе на помощь всех, кто оказывался поблизости, — родных, гостей, даже тех охранников, что помоложе (пока новое начальство не запретило им помогать Хрущеву). Каждую неделю он разрабатывал план на следующие выходные и в субботу отправлял на огород всех, кто не мог изобрести уважительной причины для отказа или не доказал уже (нарочно или нечаянно) свою неспособность к огородничеству, выполов вместо сорняков огурцы. Самым верным помощником Хрущева стал его десятилетний внук Никита. Бывшему слесарю, кажется, особенно нравилось «командовать» помощниками с высшим образованием. «Я вам сейчас покажу, как это надо делать, — говорил он, раскладывая перед собой слесарные инструменты. — Инженерами называетесь, а трубы ни согнуть, ни привернуть не можете» ²⁸.

Но больше всего Хрущев любил жечь костры. «В любую погоду, даже если шел дождь», вспоминает Сергей, он надевал зеленовато-бежевую накидку, подарок французского капиталиста, собирал хворост, разжигал костер и «часами смотрел на огонь». В будние дни единственным его спутником был пес Арбат, немецкая овчарка, а когда пес умер — дворняжка Белка. («Дворняжки и умнее, и преданнее, и неприхотливее, — замечал Хрущев. — Зачем мне оболтус с родословной?» ²⁹) По выходным вокруг костра собирались родные и друзья и слушали его бесконечные истории о молодости в Донбассе, о том, как он мечтал стать инженером и своими руками собирать «умные» машины. «Костер догорал, и заканчивались истории», — пишет Сергей. Хрущев жег костры в любое время года, но больше всего любил весну. «Осень ему не нравилась. В сущности, он ее терпеть не мог. Темнота и завывание ветра его угнетали, а сосны, угрюмо качающие темными ветвями, напоминали ему о смерти» ³⁰.