Хрущев. От пастуха до секретаря ЦК

Различное отношение к своей, деревенской и чужой, городской среде обитания проявлялось и в крестьянской речи. На одно из них обращал внимание студент Сердюков. Он восхищался тем, как крестьянин "говорит о погоде, о лошади, о сенокосе. Чудесно: просто, метко, выразительно, каждое слово взвешено и прилажено… Но послушайте вы того же мужика, когда он рассказывает о том, как он был в городе, как заходил в театр и как по-благородному провел время в трактире с машиной… Какие хамские выражения, какие дурацкие, исковерканные слова, что за подлый, лакейский язык". Эти отличия отражали восприятие крестьянином сельской жизни, как достойной вдумчивого, глубокого изучения, и его же отношение к городской жизни, как к ненастоящей, не стоящей серьезного внимания, нелепо напыщенной, уродливой, порочной. Подлаживаясь под стиль городской жизни, как ее воспринимал крестьянин, он нередко становился развязным и вульгарным в речи и поведении.

В то же время крестьянин остро ощущал, как придирчиво судят о его манерах, внешнем облике, поведении и речи, городские жители, как они норовили осудить и высмеять любое его отклонение оттого, что они считали стандартами высшей культуры. Ответом на явные и скрытые насмешки было издевательство крестьянина над высокомерными горожанами, выражавшееся в скоморошестве, изображение себя дурачком, лопочущим ломаные слова. Так вели себя крестьяне, которые мололи чушь в беседе со снизошедшего до них Базарова, но тут же переходили на разумную речь, когда дворянин покидал их.

Кажется, что, несмотря на все те изменения, которые произошли с Хрущевым в течение его жизни, в нем порой пробуждался усвоенный еще в детстве стиль поведения крестьянина в городе. Хрущев становился развязным и вульгарным, сбивался на кривляние, дурачество, ломаную речь всякий раз, когда ему казалось, будто к нему обращаются свысока или ему пытаются продемонстрировать достижения цивилизации более высокого уровня развития. Он же видел в преподносимых ему примерах лишь свидетельства нелепости или претенциозной фальши.

Возможно, этим объясняется поведение Хрущева после съемок фильма "Канкан" в Голливуде. Во время экскурсии по киностудии ему постоянно говорили о превосходстве американского кинематографа. Поэтому он так яростно отреагировал на показ ему снимавшейся сценки из жизни парижского кабаре конца ХIХ века. Хрущев увидел в ней признак вырождения американской культуры середины ХХ века. Он не только осудил эксплуатацию актрис, которых "заставляют исполнять неприличный танец", но и карикатурно изображал его. Надо заметить, что ничего подобного не случалось, когда Хрущеву демонстрировали представления из классического и народного культурного наследия Китая, Индии, Бирмы, Индонезии и других стран Азии, хотя их культура была далека от той, к которой привык Хрущев. Однако в этих случаях он не воспринимал показ древних танцев и песен или экзотических плясок, как попытку доказать превосходство культур Азии.

Впрочем, когда Мао Цзэдун стал рассказывать Хрущеву об истории Китая и о том, как покорявшие эту страну кочевники быстро ассимилировались под влиянием более высокой китайской культуры, Хрущев увидел в этом правдивом рассказе попытку доказать превосходство китайцев над всеми народами мира.

Очевидно, что Хрущев остро ощущал снисходительное отношение к нему тех, кто верил в свое интеллектуальное превосходство над ним. В ходе встреч с ним представителей творческой интеллигенции Москвы, многие из них не скрывали своего высокомерия по отношению к нему, "не доросшему" до "высот" их произведений поэзии, живописи или скульптуры. Между тем в демонстрации работ этих поэтов, художников и скульпторов Хрущев видел лишь попытки выдать убогие поделки за великие шедевры. Поэтому вместо обсуждения этих произведений Хрущев то дурачился, ломая речь, прибегая к грубым, простонародным словечкам и речевым оборотам, то запугивал своих собеседников грубыми окриками и угрозами. Знаменательно, что Хрущев обычно не прибегал к такому тону и таким манерам, когда он беседовал с представителями научно-технической интеллигенции по вопросам, требовавшим немалых знаний и порой явно превышавших его уровень компетентности. Скорее всего, вопросы, обсуждавшиеся в этих случаях, представлялись ему достойными серьезного отношения, а поэтому он не раздражался, если первоначально не понимал их и лишь старался, как можно детальнее разобраться в них.