Хрущев

Берия сам дал Хрущеву в руки козырь, попытавшись втянуть его в заговор против Маленкова. Это позволило Хрущеву убедить Маленкова, что альтернативы нет — нужно избавиться от Берии как можно скорее⁶¹. Маленков согласился; осталось убедить остальных. Булганин не заставил себя долго упрашивать, но с другими пришлось потрудиться. Если бы кто-нибудь из них дал знать Берии — игре пришел бы конец. Но даже и это было необязательно: у Берии были свои способы узнавать о содержании конфиденциальных разговоров.

Прежде всего Хрущев направился к Ворошилову. Однако едва он вошел в кабинет последнего в здании Верховного Совета (как предлог для разговора было выбрано общее членство в одной из правительственных комиссий), как тот принялся «громко восхвалять Берию: „Какой у нас, товарищ Хрущев, замечательный человек Лаврентий Павлович, какой это исключительный человек!“» Хрущев в ответ лишь пробормотал что-то вроде: «Может, ты зря так говоришь, преувеличиваешь его качества?» — сказал пару слов по тому поводу, который использовал для встречи с Ворошиловым, и быстро удалился. Он прекрасно понял, что означала эта сцена: «Ворошилов мог так говорить, считая, что его подслушивают, и говорил это для „ушей Берии“. С другой стороны, он считал меня близким к Берии». Теперь, если бы Хрущев заговорил о своем деле напрямую, Ворошилов «мог не согласиться просто из самолюбия: только что, когда я вошел, он восхвалял его, а потом сразу перешел на мою позицию»⁶².

Хрущев не ошибся в оценке истинных взглядов Ворошилова. Когда позже Маленков намекнул ему на заговор, Ворошилов поспешил прикрыть близстоящие телефонные аппараты, прошептал, что согласен, а затем, прослезившись, обнял Маленкова и поцеловал⁶³.

Кагановича Хрущев пригласил к себе в кабинет. Опасность придала Хрущеву несвойственную ему сдержанность: он молча выслушал пространный рассказ Кагановича, только что вернувшегося из инспекционной поездки по сибирским лесопилкам. «Я его не останавливал, хотя голова у меня была занята совершенно другим. Я проявлял вежливость, тактичность, ждал, пока его тема иссякнет. Когда я увидел, что наступил конец, то сказал: „Это все интересно, что ты рассказывал. Теперь я тебе хочу рассказать, что делается у нас“».

«А кто за?» — был первый вопрос старого лиса Кагановича. Узнав, что на стороне Хрущева и Маленкова большинство, Каганович немедленно выразил желание присоединиться: «Я тоже за, конечно, за, это я просто так спросил». «Но я его правильно понял, — вспоминал позже Хрущев, — и он меня понял»⁶⁴.

Не хуже понимал Хрущев и намерения Молотова. Поскольку тот «сам все знал и видел похожее еще при жизни Сталина», и Хрущев «лично слышал, как он очень резко высказывался против Берии», с Молотовым Хрущев заговорил напрямую. Тот тоже поинтересовался позицией Маленкова, а затем без колебаний согласился, добавив, что желательно не только снять Берию со всех постов, но и принять «более крайние меры»⁶⁵.

Труднее всего было начать разговор с Микояном. Его заговорщики оставили напоследок, как объяснял Хрущев, потому что «мы все знали, что у Берии и Микояна существовали наилучшие отношения, они всегда стояли один за другого». Однако то же можно было сказать и о Маленкове, и о самом Хрущеве, так что, по-видимому, истинная причина была не в этом. Сын Микояна Серго предполагает, что дело заключалось в этническом предрассудке: Хрущев полагал, что Микоян не захочет строить козни против земляка-кавказца. Поэтому Микояна ни о чем не предупреждали до самого утра 26 июня. В тот день по дороге в Кремль Микоян заехал к Хрущеву на дачу, и оба вели долгий разговор в саду, на безопасном расстоянии от бдительной охраны. Сергею Хрущеву этот ранний визит показался необычным — как и «серьезные лица» обоих мужчин, когда они садились в машину Хрущева, бронированный автомобиль, используемый им в первый раз после смерти Сталина. В разговоре Хрущев предложил только сместить Берию с поста министра госбезопасности и вместо этого назначить министром тяжелой промышленности; Микоян согласился. Истинные цели заговора Хрущев открыл Микояну уже в Кремле⁶⁶.

Вечером накануне события, положившего конец карьере Берии и открывшего путь наверх для Хрущева, «неразлучная троица», как обычно, возвращалась домой из Кремля вместе. Берия довез коллег до улицы Грановского и дальше поехал один. На прощание они пожали друг другу руки. Неделю спустя на пленуме ЦК Хрущев рассказывал, что в тот момент думал: «…Ну, думаю, подлец, последнее пожатие, завтра в два часа мы тебя подожмем. (Смех в зале.) Мы тебе не руку пожмем, а хвост подожмем»⁶⁷.