Хрущев

Беседа в КПК в самом деле ускорила смерть Хрущева. Вскоре после этого у него произошел новый сердечный приступ, перед самым Новым годом снова уложивший его в больницу. Разместили его не в кардиологическом отделении, а в неврологическом, где в это время не было других пациентов. Однажды, вскоре после того как Хрущеву стало лучше, доктор Прасковья Мошенцева, зайдя в палату, застала его за чтением «Правды». Она хотела выйти, чтобы не мешать, но он заговорил с ней, со смехом сказал, что читает о социализме — «в общем, одна вода». Пока врач возилась с капельницей, Хрущев рассказал ей историю о партийном агитаторе, который произносил перед равнодушными колхозниками пламенную речь о социализме и выпил за это время три стакана воды. Когда он наконец закончил и спросил, будут ли вопросы, из заднего ряда поднялся невысокий мужичок. «Уважаемый лехтор, — сказал он. — Скажите, пожалуйста, вот вы читали про социализм целых три часа, выпили три графина воды, и ни разу ссать не сходили. Как же это?»

Доктор Мошенцева так и обмерла — а пациент расхохотался. «Теперь вам ясно, что такое социализм? — заключил он. — Вода!»

Трудно поверить, что в конце жизни, посвященной воплощению социалистических идеалов, Хрущев настолько разочаровался в своей вере. Трудно — но не невозможно, если вспомнить, сколько тяжелейших ударов нанесла жизнь, в том числе и его руками, по тем самым идеалам, которым он служил.

Как-то доктор Мошенцева застала Хрущева в комнате медсестер: вся больничная смена, собравшись вокруг него, внимала его шуткам и историям. «Уважаемая Прасковья Николаевна! — обратился он к ней с широкой улыбкой. — Очень прошу никого не наказывать: это я им приказал. Учтите: это последнее мое распоряжение. Теперь ведь я — никто»⁵⁵.

Домой Хрущев вернулся настолько ослабевшим, что не мог без отдыха дойти от дома до своего любимого луга. Несмотря на слабость, в феврале 1971 года он снова принялся диктовать. В апреле отпраздновали его семьдесят седьмой день рождения: Хрущев принимал гостей в строгом темном костюме, белой рубашке, с двумя звездами на груди и любимым портативным радиоприемником, с которым теперь не расставался. Работать в саду он больше не мог, но 2 июля, на день рождения Сергея, с удовольствием провел его гостей по саду, потом пригласил их к себе в комнату, дал послушать пластинки — русские и украинские народные песни — на английском проигрывателе и сфотографировал их всех своим «Хассельбладом», а затем вся компания вышла в сад и посидела у костра. Это был последний большой прием в Петрово-Дальнем.

В эти дни Хрущев снова начал горько сетовать на то, что никому не нужен. «Просто брожу без всякой цели. Если я повешусь, никто и не заметит». Когда он несколько раз упомянул о самоубийстве, врач посоветовал родным не оставлять его одного. Доктор Беззубик полагал, что в депрессии Хрущева повинен атеросклероз, но родные понимали: дело не только в этом. Как бы то ни было, август сменился сентябрем, и тучи, казалось, начали рассеиваться.

5 сентября, в воскресенье, Хрущев навестил Аджубеев на их даче на реке Икше, к северо-западу от Москвы, недалеко от канала, соединяющего Москву-реку с Волгой. Он приехал часов в одиннадцать, и в обед вся семья ела приготовленный Радой суп из пакетика. Ее отец в первый раз попробовал такой суп, и ему понравилось. «А твоя мать лишила меня этого удовольствия, — шутливо пожаловался он. — Скольких вкусных вещей я никогда не пробовал!»⁵⁶

После обеда вся компания отправилась на прогулку. Еще не дойдя до опушки леса, Хрущев остановился и попросил внука Алешу сбегать домой за складным стулом. Нина Петровна дала мужу таблетку. Алексей Аджубей и садовник, работавший на даче по найму, остались с Хрущевым; остальные разбрелись по лесу. Садовник нашел тринадцать грибов и принес их Хрущеву.

— Тринадцать… — пробормотал Никита Сергеевич. — Чертова дюжина, несчастливое число.

Садовник скрылся за деревьями в поисках четырнадцатого гриба, а Хрущев повернулся к Аджубею: «Когда я уйду из жизни, ненависть к тебе угаснет. Они мстят моим родным из-за меня. Не жалей, что жил в бурные времена и что работал со мной в Центральном Комитете. Нас с тобой будут помнить».

Аджубей молчал. Никогда еще Хрущев не говорил с ним так дружески и откровенно. Именно тогда он рассказал зятю историю, приведенную нами в начале книги — о том, как мальчиком в Калиновке встретил таинственную старуху, предсказавшую ему великое будущее.

Вернувшись в Петрово-Дальнее, Хрущев принял еще одну таблетку, и несколько дней, казалось, все было нормально. Однако две или три ночи спустя у него появилось чувство давления в груди, стало тяжело дышать. Разбудив жену в четыре часа утра, он прошептал: «Посиди со мной, мне как-то тяжело»⁵⁷. Нитроглицерин облегчил его состояние, и Никита Сергеевич попросил жену лечь, но оставить открытой дверь в его спальню, как делалось уже полторы недели. «Может быть, он стал бояться темноты, — подумала она, — но не хочет в этом признаваться»⁵⁸.