Хрущевская «Оттепель» 1953-1964 гг

Характерной чертой идеологического диктата, сопровождавшего развернутое коммунистическое строительство, стало ужесточение политики в отношении литературы и искусства. После ХХ съезда КПСС появилось большое количество новых литературных журналов. Во второй половине 50-х годов впервые или после длительного перерыва стали выходить 28 журналов, 7 альманахов, 4 газеты литературно-художественного профиля.[417] С 1957 года регулярно стали проводиться встречи руководства ЦК КПСС с деятелями литературы и искусства. Выступавший на них с речами Хрущев ориентировал общественность на свои личные вкусы и взгляды в оценке произведений писателей и художников. Их суть заключалась в убеждении первого секретаря ЦК в том, что в монолитном социалистическом обществе «у наших деятелей литературы и искусства нет потребности в создании различных… течений».[418]

На июньском (1963 г.) пленуме ЦК КПСС Н. С. Хрущев прямо говорил, что литературные критики и искусствоведы не оправдали доверия партии, оказались не на высоте, нередко подходили к оценке произведений литературы и искусства не с принципиальных, а с групповых позиций. Он поставил задачу привлечь к идеологической работе в партийных комитетах квалифицированных людей, которые бы «внимательно читали произведения литературы, знакомились с творчеством композиторов, кинорежиссеров, постановками театров, правильно оценивали явления литературы и искусства». Другими словами, партия должна была усилить контроль за литературой и искусством, помимо цензуры вмешиваться в творческий процесс художественной интеллигенции. Более того, Н. С. Хрущев отметил, что, видимо, виноваты и партийные комитеты, которые «вовремя не заметили некоторых нездоровых явлений в искусстве и не приняли необходимых мер».[419]

Июньский (1963 г.) пленум ЦК КПСС все отступления литературы и искусства от «линии партии», от «социалистического реализма» списал на «правящие круги империалистических стран». В постановлении пленума «Об очередных задачах идеологической работы партии» говорилось: «Под прикрытием лозунга мирного сосуществования идеологии они пытаются протащить в наше общество лживые концепции «беспартийности» искусства, «абсолютной свободы творчества»».[420] Эти же самые формулировки в качестве ярлыков навешивались нашим литераторам, работникам искусства, которые несли слово партии. Таким образом, идейные позиции советских граждан вновь сводились к вражеской идеологии, идеологической диверсии, антикоммунизму.

В отношении литераторов, деятелей искусства допускались прямые оскорбления, унижения. Вот как передает поэт А. А. Вознесенский обстановку во время его выступления на встрече руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией: «По сперва растерянным, а потом торжествующим лицам зала я ощутил, что за спиной моей происходит нечто страшное. Я обернулся. В нескольких метрах от меня вопило искаженное злобное лицо Хрущева… Глава державы вскочил, потрясая над головой кулаками: «Господин Вознесенский! Вон! Товарищ Шелепин (А. Н. Шелепин — Председатель КГБ при Совете Министров СССР. — А.П.) выпишет Вам паспорт», дальше шел совершенно чудовищный поток. Из зала доносился скандал: «Долой! Позор!»» Вознесенский пишет: «Через год, будучи на пенсии, Хрущев передал мне, что сожалеет о случившемся и о травле, что потом последовала».[421]

Картину дополняет известный кинодраматург М. И. Ромм: «Когда Вознесенский прочитал свою поэму «Ленин», Хрущев махнул рукой: «Так вот, пока вы, товарищ Вознесенский, не поймете, что вы — ничто, вы только один из этих трех с половиной миллионов (число родившихся за год. — А.П.), ничто из вас не выйдет. Вы это себе на носу зарубите: вы — ничто»».[422]

М. И. Ромм говорил, что его поразила старательность, с которой Хрущев разговаривал об искусстве, ничего в нем не понимая: «…ну ничего решительно. И так он старался объяснить, что такое красиво и что такое некрасиво; что такое понятно для народа и непонятно для народа. И что такое художник, который стремится к «коммунизму», и художник, который не помогает «коммунизму». И какой Эрнст Неизвестный плохой. Долго он искал, как бы это пообиднее, пояснее объяснить, что такое Эрнст Неизвестный. И наконец нашел, нашел и очень обрадовался этому, говорит: «Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет. На эту часть тела смотрит изнутри, из стульчака. Вот это такое ваше искусство. И вот ваше назначение, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите»». М. И. Ромм замечал: «Говорил он под хохот и одобрение интеллигенции творческой постарше, художников, скульпторов, да писателей некоторых».[423]