Хрущевцы

Этим он хотел сказать: «я важная персона». Там мы застали и Ефремова и еще другого секретаря, из Крыма, если я не ошибаюсь. Нас представили. Было 10 часов утра. Стол был накрыт как в сказках про русских царей.

— Давайте позавтракаем, — сказал нам Полянский.

— Мы уже, — ответили мы.

— Нет, — возразил он, — сядем и позавтракаем снова. (Он, конечно, хотел сказать «выпьем».)

Мы не пили, а смотрели на них, когда они пили и разговаривали. Ну и здорово хлебали и жрали они: Колоссально!! Мы делали большие глаза, когда они опрокидывали стаканы водки и различных вин. Полянский, лицом интригана, кичился без зазрения совести, тогда как Ефремов с другим секретарем и с прибывшим позднее лицом, пили и, ни капельки не стыдясь нас, до отвращения превозносили Полянского: «Равных тебе нет, ты великий человек и столп партии, ты хан Крымский» и т. д. и т. п. Вот так продолжался «завтрак» до часу дня. Нас грызла скука. Мы не знали, чем заняться. Я вспомнил о бильярде и, с целью покинуть этот зал пьяниц, спрашиваю Полянского:

— Есть ли тут бильярд?

— Есть, а как же, — ответил он — Вам хочется туда?

— С удовольствием! — ответили мы и сразу встали.

Мы поднялись в зал бильярда и пробыли там часа полтора-два. За ними в бильярд последовали водка, перцовка, и закуски*.

Тогда мы спросили разрешения уехать.

— Вы куда? — спросил Полянский.

— В Москву, — ответили мы.

— Как это возможно, — возразил он. — Ведь мы теперь пообедаем.

Мы вытаращили глаза от удивления и сказали:

— А чем мы занимались до сих пор, разве мы не ели и не пили на два дня?

— О, нет, — возразил Ефремов, — то, что мы ели, это был легкий завтрак, а теперь начинается настоящий обед.

Нас взяли под руку и повели в столовую. И что открылось нашему взору! Стол вновь накрыт полным-полно. Все эти харчи производились за счет советского государства пролетариев ради его руководителей, с тем чтобы они «отдыхали» и кейфовали! Мы сказали им:

«Мы не можем есть». Мы возражениями, а они просьбами, и давай жрать и хлебать без перебоя.

— Есть ли тут кинозал? Нельзя ли посмотреть фильм? — спросили мы.

— Есть, а как же, — ответил Полянский, нажал кнопку и отдал распоряжение кинооператору подготовить показ фильма.

Полчаса спустя все было готово. Мы вошли в кинозал и сели. Помню, это был цветной мексиканский фильм. Мы избавились от столовой. Не прошло и десяти минут с начала фильма, как мы увидели в темноте по одному ворами удиравших из кинозала к водке Полянского и других. Когда кончился фильм, мы застали их за накрытым столом: они ели и пили.

— Садитесь, — сказали они, — теперь мы покушаем чего-нибудь, после фильма приятно закусить.

— Нет, — возразили мы, — больше мы не можем ни есть, ни пить; пожалуйста, разрешите нам вернуться в Москву.

Мы насилу встали.

— Вам надо полюбоваться и красивой ночью русской зимы, — предложили нам.

— Зимой-то мы полюбуемся, — говорю я на албанском, — лишь бы избавиться от столовой и от этих пьяниц.

Мы надели пальто и вышли на снег. Мы сделали несколько шагов, и вот остановившийся ЗИМ: двое других друзей Полянского; одного из них, некоего Попова, я знал еще в Ленинграде; там он был доверенным лицом Козлова, который поспешно произвел его в чин министра культуры РСФСР. Объятия на снегу.

— Вернитесь, пожалуйста, — просили они, — еще на часик…. — и т. д. и т. п. Мы не согласились и уехали; однако мне досталось. Я простудился, схватил сильный насморк при повышенной температуре и пропустил несколько заседаний съезда. (Все это я рассказал с целью раскрыть лишь один момент из жизни советских руководителей, тех, которые подорвали советский строй и авторитет Сталина.)

А теперь снова вернемся к прибытию в Москву до совещания партий.

Козлов, значит, сопровождал нас до дачи. В прошлом, как правило, они возили нас до дома и уезжали; но на сей раз Козлову хотелось показаться «сердечным товарищем». Сняв пальто, он сразу же пошел прямо в столовую, переполненную бутылками, закуской и черной икрой.

— Давайте выпьем и покушаем! — пригласил нас Козлов, — но это было не то. Ему хотелось беседовать с нами с целью разузнать, каково было наше настроение и наша предрасположенность.

Он начал беседу так:

— Теперь комиссия уже закончила проект, и почти все мы согласны с ним. Согласны и китайские товарищи. Имеется еще 4–5 вопросов, относительно которых еще не достигнуто общее мнение, но касательно их мы можем выпустить внутреннее заявление.

И, обратившись к Хюсни с целью заручиться его одобрением, сказал ему:

— Не так ли? Хюсни отвечает ему:

— Нет, это не так. Работа не завершена. У нас имеются возражения и оговорки, которые наша партия изложила в письменном заявлении, переданном комиссии.

Козлов побледнел, не смог заручиться его одобрением. Я вмешался и сказал Козлову:

— Это будет серьезное совещание, на котором все проблемы должны быть поставлены правильно. Многие вопросы в проекте поставлены превратно, но особенно превратно они проводятся в жизнь, в теории и на практике. Все должно быть изложено в заявлении. Мы не допустим никаких внутренних листков и хвостов. Ничего в темноте, все в свете. Для этого и проводится совещание.