Хрустальная ловушка

Вы рассказали обо всем. О том, как был убит Игорь. Я понял, что это действительно она. Господи, зачем только он приехал? Я говорил вам, я заказал билеты на самолет. Если бы Инка не разбилась, все было бы совсем по-другому. Он бы не прилетел… Господи, ведь это же я вызвал его. Своими руками подписал ей смертный приговор. Ей и себе.

— Не стоит винить себя, Марк. Вы ни в чем не виноваты.

Все равно это проявилось бы — раньше или позже.

— Но не было бы убийства… Я показал бы ее лучшим врачам, я положил бы ее в самую лучшую клинику. Я заплатил бы любые деньги, только бы она была здорова. Я пошел бы и набольшее…

— А вы и пошли. Зачем вы попытались свалить всю вину на Инессу? Вы ведь умный человек, Марк. Вы понимаете, что то, что группа не приехала, — это чистая случайность.

Как только бы она здесь появилась, все стало бы на свои места. Ее отпечатки на ноже, кровавый след на стене в комнате…

Вы бы все равно ее не спасли.

— Не знаю. Я потерял голову.

— Когда вы излагали мне версию о причастности к преступлению Инессы Шмариновой, вы вовсе не выглядели растерянным. Ваша версия была безупречной… Во всяком случае, она выглядела вполне правдоподобной. Единственно правдоподобной в сложившихся обстоятельствах.

— Я просто знал, что в ванной комнате сидит моя жена, которая никак не может смыть кровь. Я должен был защитить ее. Ведь Игорю уже ничем нельзя помочь.

— Боюсь, что и Ольге уже ничем нельзя помочь.

— Нет. Ее должны вылечить… У нас же есть врачи. Есть препараты…

— Даже если бы это произошло, даже если бы ее вылечили, — она ведь навсегда будет травмирована этим убийством.

— Но вы должны понять, она не ведала, что творила. А когда узнала об этом — сама ужаснулась. Вы знаете, что такое каждый день ожидать этого ее страшного беспамятства? Этого раздвоения личности. Последние несколько дней я прожил, как в аду. Зачем мы только сюда приехали? Не было бы этой цыганки в аэропорту — она как будто запрограммировала Ольгу.

— Марк, не будьте ребенком! Не нужно цепляться за внешние обстоятельства. Во всем этом никто не виноват, кроме дурной наследственности.

«Кроме дурной наследственности» — так мог бы сказать Володя. Это были слова из его жизни с печатной машинкой и сочинением сказок. Звягинцев подумал о том, что начинает говорить с Марком его языком — языком, на котором не понимают дешевого пива и толстых животов.

…Ольга попросила оставить ее, она хотела справиться с происшедшим одна. Она не могла больше видеть людей. Она еще долго не сможет видеть людей.

За несколько часов Радик и Коля подготовили коттедж Красинских. С согласия Марка и по ее собственной просьбе она должна была пробыть там до приезда оперативной группы.

Марк настаивал на том, чтобы ему тоже разрешили вернуться в коттедж, но Ольга категорически воспротивилась этому.

Она должна нести свой крест одна.

Чувствуя себя подлецом, Звягинцев шепнул охранникам, чтобы они укрепили окна и сняли с них все ручки — от греха подальше, вдруг на Ольгу снова накатит безумие.

Сами же охранники должны были выполнять свои непосредственные обязанности в коттедже: одна из двух комнат отводилась им. Марк согласился временно пожить в импровизированном кабинете Звягинцева в административном крыле: там был диван и даже маленький санузел. Он забрал из коттеджа кое-что из вещей: неизвестно, как долго придется ждать развязки бурана.

Звягинцев действительно нашел комбинезон Ольги в одном из ее чемоданов. Вся ткань впереди была обезображена уже подсохшей кровью: ни Ольге, ни Марку даже в голову не пришло застирать ее. Ясно, что Ольга была деморализована, а Марк… Ольга права — скорее всего, Марк действительно собирался уничтожить улику.

Звягинцев не мешал им проститься, когда Ольга отправлялась в коттедж — в ссылку, в изгнание, в камеру предварительного заключения. Это было тяжелое прощание. Ольга больше не принадлежала Марку, а Марк больше не принадлежал ей.

Звягинцев и охранники тактично отошли в сторону, пока Ольга и Марк говорили друг другу прощальные слова. И молчали в последний раз. Он крепко сжимал ее холодные безучастные руки, но она даже не чувствовала этих пожатий.

— Я люблю тебя, кара… — шептал он затертые до дыр слова. — Я не оставлю тебя… Я найду лучших врачей. Ты поправишься, ты выздоровеешь, и все будет как прежде.

— Марк, ты же знаешь, что ничего не будет как прежде.

Что ничего уже не будет.

— Я не верю.

— Марк! Если даже я сама поверила в то, что убила своего отца… Не нужно сопротивляться, Марк. Ты свободен. Я хочу, чтобы ты был свободен. Позаботься об Инке.

Лицо его исказила гримаса, но он все же нашел в себе силы сказать:

— Да, конечно.

— Папа так любил ее.

— Я знаю.

— Ты заберешь ее отсюда?

— Конечно.

— Марк… Ты переложил снотворное? Ты ведь унес его из ванной.

— Почему ты об этом заговорила? — испуганно спросил он.

— Мне нужно снотворное.

— Зачем?

— Ну что ты как маленький… Я просто не смогу спать с тем, что знаю о себе. Ты прав. Мне нужно успокоительное.

Чтобы хотя бы на время забыть и забыться.

— Я не скажу тебе…

— Пожалей меня, Марк.

— Что ты задумала, кара?