Хрустальная медуза

Они достигли, наконец, того самого места, своего убежища, языческого капища любви — как со смехом окрестил его Зернов в той — Первой, легкой жизни. Да, как ни странно — легкой, потому что легко — не знать будущего, просто прекрасно… Тут было уже сыровато и не так уютно, как во время прежних свиданий; что же удивительного: лето кончилось, стояла весна. Тогда, в Первой жизни неуют не остановил их. Значит, не остановит и сейчас? Ах, как хорошо было бы, если бы хоть что-нибудь могло их остановить; похоже, такая мысль родилась одновременно у обоих любовников. Ада смотрела на Зернова, улыбаясь, но улыбка казалась мертвой, в ней не было содержания, а глаза выражали то ли жалобу, то ли какую-то обиду, словно он обманом завел ее сюда, перехитрил, хотя на деле все было совершенно не так… Потом, словно не понимая, словно помимо своей воли — а так оно и было по сути дела — Ада стала расстегивать пуговицы плаща, он — тоже. “Слушай, пойми… Я не хочу!”-услышал Зернов. “Не хочу, не нужно, никому не нужно…”. “Я тоже, — честно ответил он, продолжая раздеваться, — это ошибка, нам незачем быть вместе, не обижайся, но меня просто не — тянет к тебе!..”- и он обнял ее и прижал к себе. “Это ужасно, — в ее глазах были сейчас боль, ужас, отвращение, — это ужасно, это невозможно — то, что мы сейчас делаем…”. Мысли были сегодняшними, все остальное — вчерашним, из Первой жизни, и они легли и обнялись и стали любить друг друга, а в глазах их был ужас, потому что каждый совершал насилие и над другим, и над самим собой, но тела не желали повиноваться чувствам, Время управляло их движением.

Потом они снова шли к автобусу, шли куда быстрее, чем Сюда — потому, конечно, что и в тот раз торопились.

Тогда им не терпелось ощутить друг друга; но и сейчас быстрый шаг соответствовал их настроению, им хотелось как можно скорее расстаться, не видеть друг друга, навсегда забыть — если бы они были в этом вольны.

“Слушай… неужели нам придется пережить это еще раз, и еще раз, и еще?..”. “Боюсь, что да,”-ответил Зернов.

“Это невозможно, я не перенесу, я на себя руки наложу…”. “Если бы! — невесело усмехнулся он. — Но лучше и не пробуй: ничего не получится”. “Все равно. Это невозможно! Ну, придумай же что-нибудь, чтобы этого не было, ты же мужчина, придумай! Я возненавижу тебя совершенно, пойми, я уже сейчас ненавижу!”. Зернов кивнул. Сам он не испытывал к Аде ненависти, но было чувство отталкивания, похожее на отвращение. “Чтонибудь попробую придумать, — сказал он, — но не уверен… Я давно уже об этом думаю. Пробуй и ты. Может быть, вместе у нас что-нибудь и получится”. “У нас вместе? — переспросила Ада. — Какие страшные слова! Не хочу их слышать. Ну, почему все так? Мне ведь все время казалось, что я люблю тебя. И я по-прежнему полна любви, но вот… Но вот… Не понимаю, что происходит, что со мною делается, что со всеми нами делается!”.

“Сознание, — сказал Зернов, — дух, он не хочет жить по указке, хотя бы и по указке Времени, он не живет старыми чувствами и оценками, не перестает приходить к новым. Может быть, если бы продолжалась Первая жизнь, и мы в ней оставались бы вместе, то пришли бы к тому же — значит, чувство было лишь кажущимся, преходящим, не настоящим, не прочным. А так — дух продолжает развиваться, постигать что-то, но нас заставляют возвращаться по своим следам, мы в противоречии сами с собой, не знаю, чем это кончится”. “Смиримся, — сказала Ада грустно и уверенно, — мы всегда в конце концов смиряемся”. “Не знаю, что выйдет на этот раз…”. “Все смирялись, иначе еще до нас что-нибудь да произошло бы”.