Хрустальная медуза

Так вот, когда мы пошли к Земле, “керосина” на борту корабля было ровно столько, чтобы сняться с базы, уйти в гиперпространство, одним махом проколоть расстояние в тысячи световых лёт и, выйдя около нашей системы, опуститься на Землю.

Порядок этот был отработан и считался надежным… насколько могло считаться надежным любое дело в такой сюрпризообильной стихии, как космос… Если изредка все же случалось, что корабли выходили не там, где было намечено, и оказывались вне обитаемой зоны, их уже никогда больше не видели.

Я вглядывался в искрящуюся черноту. Мне казалось — она была холоднее обычного, разряженнее и враждебнее.

Рядом, за штурманским пультом сидел Валерий. Я повернул голову и поймал его растерянный взгляд.

Совсем молод, — год как из астрошколы. Наверно думает, ошибка в расчетах. Я встал с кресла. Сказал:

— Никто тут не виноват. Споткнулись о какую-то кочку. Разве все предусмотришь? Ну-ка, дай нахождение.

— Какой теперь смысл?! — удивился Валерий.

— Еще какой! — я отвернулся к экрану. Сейчас имело смысл все, что могло занять этого мальчика. Пока жизнь не войдет в колею, у него не должно оставаться времени для раздумий.

Он серьезно принялся за расчеты. Мне показалась, даже слишком серьезно. Я подумал: уж не морочит ли он мне голову своей скрупулезностью?

— Готово! — сказал Валерий. — Мы здесь! — Он совместил указатель космопривязчика с крошечной искрой на объемном планшете. Мы находились возле одной из периферийных систем галактики. Этот район был известен только на звездном уровне.

— Доложить координаты в астроцентр? — спросил Валерий. Собственно говоря, ему полагалось это сделать, не спрашивая разрешения. Но теперь, когда мы оба точно знали, что от Земли нас отделяют тысячи световых лет, выполнение этой формальности выглядело бы неуместной шуткой.

— Не трудись, — сказал я, — давай оглядимся.

Валерий включил обзор. Торопиться было некуда. Я разглядывал небо. Вернее, делал вид, что разглядываю.

Я думал о парне. Я знал, что он во всем полагается на меня… и сейчас ждет моего решения. Я должен был ему сказать, что он никогда больше не увидит Земли и Солнца. Любое мое решение будет как приговор. Поэтому я ничего не решил. Но спросил: — Что будем делать?

Кажется, он был удивлен, что придется взять на себя часть ответственности. Но я-то знал, это — полезная тяжесть, способная приглушить самые мрачные мысли.

Лицо его вытянулось, заострилось: человек думал — пусть подумает.

Сам я поудобнее уселся в кресле и улыбнулся звездам.

* * *

Они больше не были для меня просто ориентирами.

Звезды собирались вокруг, будто устраивались на трибунах гигантской арены. В ближайшее время им предстояло стать свидетелями нашего финиша. Не часто конец бывает так отчетливо предрешен. Быть может, для звезд эти маленькие трагикомические спектакли — единственная отдушина в безмолвном мире, для которого смерть и жизнь — два состояния, отличающиеся лишь разностью температур.

Я включил свою любимую музыку. Звуки старинного инструмента наполнили рубку торжественным колокольным звоном. Я всегда чувствовал себя в них, словно в ванне с циркулирующей горячей водой. Сказать, что мне было тепло и приятно — значит, ничего не сказать.

Мне хотелось того, о чем я мечтал мальчишкой. Хотелось найти тот единственный поворот, за который еще никто не заглядывал, хотелось нежности и красоты, чтобы мир был устроен справедливо, чтобы он с моей помощью как-нибудь научился жить без утрат. Хотелось жить всегда, по крайней мере столько, сколько будет жить эта музыка… Но почти все теперь — за спиной, впереди — только самая малость.

— Капустин, — позвал Валерий, — ”керосина” хватит до ближайшей звезды. У нее — штук восемь планет.

— Планеты?! — я рассердился. — Ты же знаешь, космическая робинзонада — миф! Возможность встретить небесное тело, пригодное для таких, как мы, капризных созданий, ничтожно мала!

— Все равно, — сказал Валерий, — я хочу знать, что там.

— Ладно! Раз поступило предложение — будем выполнять. Но только никаких иллюзий! Единственное, на что можно рассчитывать — в последний раз почувствовать под ногами твердую почву.

Валерий вернулся к иллюминатору.

— Ну, что приуныл? — сказал я. — Поехали!

Итак, для оставшегося “керосина” было найдено применение. Погоня за информацией — болезнь человечества. Любознательность:- это какая-то прорва. Совсем не то, что требуется нашей внутренней машине жизнеобеспечения. Скорее, наоборот — человек сам вечно вставляет этой машине палки в колеса, путает ее карты. Он ее враг. Не по злому умыслу. Просто человек хочет жить. Но обмен веществ — только малая часть этой жизни. А ос27 тальное — мечты. Мечты о еще не виданном, невообразимом чуде…

Мы назвали звезду Солнцем не только из-за сходства ее с родным светилом — просто хотелось, чтобы последние наши дни протекали под Солнцем.

Приблизившись, мы обнаружили не восемь, а целых двенадцать планет. Теперь, чтобы быть последовательным, оставалось найти среди них свою “Землю”. Путешествие внутри планетной системы имеет свое очарование.