Хрустальная медуза

Вспомнилось выражение “живая и неживая природа”, вычитанное в какой-то статье. Нет, “неживой природы” быть не может.

Сообщение Супсова — такой была фамилия Олега Николаевича — меня не очень заинтересовало. Хорошо, что человек умеет занять свое свободное время. И все-таки мне любопытно было взглянуть, что произошло с садом.

После купания Олег Николаевич пригласил меня на холостяцкий обед.

В его доме, как всегда, было чисто и уютно. В двух маленьких комнатах ничего лишнего. Я еще в первый раз обратил внимание, что цветов, кроме как в саду, он не держал. Объяснение было простое — не стоит укорачивать их жизнь неволей. Зато сообщил, что рассада весной или нежные сорта зимой всегда находят приют в доме.

В сад заглянули после обеда.

Но боже мой, что с ним случилось! Длинные шеренги растений, словно солдаты в зеленых мундирах. На обрезках водопроводных труб таблички с наименованиями растений, будто графики температуры на больничных койках. Подобные и другие сравнения лезли мне тогда в голову.

Я перевел взгляд на Супсова и словно впервые увидел этого человека — оборотень! Сколько лет так мило рассуждал о прелести цветов.

— Что это такое?

— Вы о чем? — не понял Супсов.

Я ткнул пальцем в сад. Олег Николаевич сделал несколько шагов, наклонился к табличке, ему показалось, что я спрашиваю о растении, а он еще не знал на память всех их характеристик. И не мудрено — на табличке у массивной агавы значился номер восемьдесят семь.

Далее в табличке указывалось: семейство амариллисовых; вид…

Я впервые в жизни услышал полное название растения, которое довольно часто видел. Когда Супсов поднял голову, чтобы оценить, какое впечатление произвел на меня его ответ, я заметил, как меняется выражение его лица. Сначала удивление, потом недоумение, обида и даже возмущение. Представляю, как я сам выглядел, когда, вытянув вперед руку, произнес:

— После ваших опытов назовите эту колючку попроще. Ну, хотя бы “Агава Супсова”.

Олег Николаевич пробормотал что-то невнятное.

Мы расстались необычайно рано. Возвращаясь домой, я злился и на себя и на Олега Николаевича — больше, конечно, на него. Как мог он изуродовать прелестный уголок — свой сад, часть городской зелени, природу нашу в конце концов. И на себя злился — за несдержанность.

На следующий день Олега Николаевича на берегу моря не было. У меня оказалось время поразмыслить. Почему, собственно, я возмутился? Потому, что привык к саду?

Потому, что мне нравилось там отдыхать? Или потому, что Олег Николаевич сделал, что хотел, и меня не спросил? Может быть он пошел на это, переборов в чем-то себя, а мне на это наплевать.

После довольно длинных умозаключений я почувствовал себя неловко.

На третий день сходил к нему домой, но не застал. До конца отпуска и в следующем году я видел его издалека всего раза три. Олег Николаевич держался отчужденно, не выказывая обиды, недовольства или презрения. Но, странное дело, я почему-то чувствовал, что еще возможны наши неторопливые, легкие беседы. Просто должно было пройти время.

И время прошло. Через два года я застал Олега Николаевича в том месте, где мы обычно встречались. Я хотел пройти мимо. Видимо, мой бывший приятель просто не знал, что я приехал отдыхать. Теперь он снова “уйдет в подполье”. Я даже подумал, что нечестно появляться в этом месте и сгонять аборигена с его владений.

— Георгий Владимирович! — остановил меня мягкий, но настойчивый возглас. Это звал Олег Николаевич.

Протянул руку, как ни в чем не бывало.

— Вот и хорошо, что вы в отпуске, — заговорил он, рассматривая меня еще более пристально, чем обычно. — Сад мой почти без изменений. Однако… — он помотал головой, — есть кое-что, могущее заинтересовать.

Я зашел после обеда. В доме Олега Николаевича стало как будто теснее. Порядок сохранялся старый, все было аккуратно прибрано. Но… может чуть побольше книг на полках, потолще рукописи на столе. Обычно открытая дверь во вторую комнату плотно притворена. В комнатах не задержались, Олег Николаевич повел в сад. Сад стал еще строже. Прибавилось подпорок для вьющихся растений. По обочинам дорожек были проложены какие-то трубы. Некоторые из них уходили в землю около растений, другие оканчивались своеобразными душами. На табличках не было наименований и номеров, там помещались непонятные графики, стрелки, цифры.

Растения видимо чувствовали себя здесь неплохо.

Хилые саженцы за период моего отсутствия окрепли, преобразились неузнаваемо. Сильные стебли вьющихся растений оплели заботливо подставленные подпорки и продолжали тянуться выше, развесив тонкие, напряженные усы в поисках надежного пристанища. Удивительно яркая окраска цветов бросалась в глаза. Не только цветы, но и листья с глянцевой поверхностью соперничали между собой в сочности цвета.

Хозяин шел на полшага сзади, чтобы не мешать осмотру. Пояснений почти не давал. Казалось, был безучастен к окружающему. Но короткие, цепкие взгляды выдавали его волнение и стремление определить, какое же впечатление оставляет осмотр. Я, конечно, поохал восторженно, однако получилось это так, что хозяин поморщился.